– Да, я и сама всего боюсь. Но что же делать? – прошептала насмерть напуганная Софья Борисовна.
– Что делать? Да, ничего, – посоветовала бабок и после небольшой паузы продолжала. – Впрочем, надо ответить сестре, что вы прекрасно живете в Советской стране, у вас есть абсолютно всё, и вы ни в чём не нуждаетесь. Посмейтесь и спросите: может быть, ей что-нибудь нужно, и пообещайте прислать всё, что она захочет. А главное, если вас будут уговаривать брать вашу долю прибыли, то вы должны патриотично отказаться от каких бы то ни было паршивых долларов. Деньги гораздо лучше сохранятся, если останутся у вашей сестры.
Я давно потерял интерес к затянувшейся беседе и прислушивался к ней чисто механически, а в действительности был обеспокоен только одним – звучавшими еврейскими словами. Пока никого, кроме нас, на улице не было, я шёл спокойно, но вот появились встречные прохожие (по-видимому, пришла из Москвы электричка), и я явно стал нервничать. Мне казалось, что прохожие прислушиваются к незнакомым словам и как-то по-особенному на нас посматривают, а иногда, пройдя мимо, даже оборачиваются. В результате, при приближении незнакоцев, я старался незаметно для своихспутников немножко от них отстать.
Тогда я, конечно, не задавал себе вопроса, почему звучавшие еврейские слова меня так беспокоили. Я просто не хотел быть рядом с ними. А если попытаться как-то описать испытываемые мною тогда чувства, то ближе всего их можно было бы ассоциировать со стыдом. И ужасным было то, что я стыдился (и увы, я это чувствовал!) ни кого-нибудь, а именно свою любимую бабушку. Но откуда взялся этот стыд? Как он возник? Ведь ни кто мне никогда не говорил, что разговаривать по-еврейски – это нехорошо или это стыдно. Однако я замечал, что когда бабушка говорила по-еврейски, то старалась произносить слова так, чтобы посторонние их не слышали. Вот и сейчас мои спутницы старались говорить тихо и, при приближении прохожих, практически переходили на шёпот Возможно, именно это и создавало у меня ощущение некоей «незаконности» еврейских слов, которых следовало стыдиться.
Тем временем наша еврейская троица медленно возвращалась с прогулки. Мои волнения достагли эпогея, когда я увидел своих уличных приятелей, которых не нашел после обеда, а теперь, как назло, торчавших недалеко от калитки.
– Как… как бы так сделать, чтобы увести пацанов куда-нибудь подальше, и они не слышали бы еврейских слов? – вот вопрос, пронзивший всё моё су щество, и по сравнению с которым все проблемы