– Наконец, – почти умоляющим голосом сказал он, – нужно суметь с ними поладить, они ведь не собираются всех нас уничтожить.
Пинетт обратил свое бешенство на него:
– Если война проиграна, то лишь из-за таких, как ты.
Лонжен ухмылялся:
– Еще один никак не поймет.
Наступило молчание; потом все медленно повернулись к Матье. Он этого ждал: в конце каждого спора его делали арбитром, так как он был самый образованный.
– Что ты об этом думаешь? – спросил Пинетт.
Матье опустил голову и не ответил.
– Ты что, глухой? Тебя спрашивают, что ты об этом думаешь?
– Ничего, – ответил Матье.
Лонжен пересек тропинку и стал перед ним:
– Как – ничего? Преподаватель все время думает.
– Что ж, как видишь, не все время.
– Ты все-таки не дурак: ты хорошо знаешь, что сопротивление невозможно.
– Откуда мне это знать?
В свою очередь, подошел и Пинетт. Они стояли по обе стороны Матье, словно его добрый и злой ангелы.
– Ведь ты не пал духом, – сказал Пинетт. – Неужто ты считаешь, что французы не должны сражаться до конца?
Матье пожал плечами:
– Если бы сражался я, я мог бы иметь свое мнение. Но погибают другие, сражаться будут на Луаре, и я не могу решать за них.
– Вот видишь, – сказал Лонжен, насмешливо глядя на Пинетта, – бойню за других не решают.
Матье встревоженно посмотрел на него:
– Я этого не сказал.
– Как не сказал? Ты только что это сказал.
– Если бы оставался шанс, – промолвил Матье, – совсем крохотный шанс…
– И что?
Матье покачал головой:
– Как знать?..
– И что же это означает? – спросил Пинетт.
– Это означает, – объяснил Шарло, – что осталось только ждать, стараясь при этом не портить себе кровь.
– Нет! – крикнул Матье. – Нет!
Он резко встал, сжимая кулаки.
– Я жду с самого детства!
Они недоуменно смотрели на него, он понемногу успокоился.
– Что означает наше решение? – сказал он. – Кто спрашивает наше мнение? Вы отдаете себе отчет в нашем положении?
Они испуганно попятились.
– Ладно, – сказал Пинетт, – ладно, мы его знаем.
– Ты прав, – сказал Лонжен, – солдат не имеет права на собственное мнение.
Его холодная и слюнявая улыбка ужаснула Матье.
– Пленный еще меньше, – сухо ответил он.
Всё спрашивает у нас нашего мнения. Всё. Большой вопрос окружает нас: это фарс. Нам задают вопрос, как людям; нас хотят заставить думать, что мы еще люди. Но нет. Нет. Нет. Какой фарс – эта тень вопроса, который задают одни тени войны другим.
– А что за польза иметь собственное мнение? Решать-то не тебе.
Матье замолчал. Он вдруг подумал: «Нужно будет жить». Жить, срывать день за днем заплесневелые плоды поражения, платить за этот тотальный выбор, от которого он сегодня отказывался. «Но, Боже мой! Я не хотел