Тело охватила судорога, цвета исчезли, обернувшись в белый, пока свет не охватил всю комнату целиком, не оставив и малейшего следа былого цветового, пусть и скромного, но всё же разнообразия. Ослабел и напор тьмы, зажавший меня, словно в тисках, но чем слабее он становился, тем темнее становилось всё вокруг. И настолько всё это было стремительно, что не прошло и десятка секунд, как я окончательно ослабел и перестал ощущать всё вокруг. Последнее очертание, последняя серия звуков, изданная привидением:
"Опять он разбушевался, да что же это такое…"
II. При свете дня
Медленно, не обращая внимания на окружавший меня хохот и гомон повсюду, я раскрывал глаза, улавливая направлением зрачков лишь белизну потолка, разрезаемую выделяющимися белыми полосами проводов и замыкающими их устройствами пожарной сигнализации, мигающими красным раз в несколько секунд по очереди. Помнится, ещё давным-давно, когда я ещё мог запомнить своё имя на время большее, чем одна минута, я разглядывал эти мигающие лампочки на потолке, наблюдая за их темпом и тактом. Если вглядеться, то можно заметить, что из-за разницы во времени их мигания они перестраивают свою очередность, и если три огонька мигали справа налево, то уже через пару минут они могли мигать слева направо. Воистину, смотреть бесконечно можно на три вещи: как горит огонь, как течёт вода, и как мигают лампочки сигнализации на крошащемся потолке. Но рано или поздно всё равно надоедает и приходится переключиться на другое занятие, дабы не помереть со скуки.
Закрыв веки, я крутил глазами влево и вправо, вниз и вверх, ощущая нестерпимую боль в каждом нерве моих глазных яблок. Уши всё ещё улавливали только неразборчивые глухие звуки, словно меня целиком погрузили под чистую и прозрачную воду. Тело было словно ватное и не принадлежащее мне и моей воле, как будто каждая частица моего организма жила своей собственной жизнью, не неся ответственности за то, что некогда было единой системой. Шея не слушалась, и, чтобы оглядеться, мне пришлось положиться лишь на больные глаза, которые всё ещё вяжет неизвестно от чего. Туловище закрывало мне обзор на ноги, но глядя на руки я понял, что привязан к койке синими тряпичными вязками. По обе стороны от меня лежали какие-то странные люди в голубых пижамах в белую полоску. На том, что слева, пижама смотрелась так, будто её сняли с великана и нацепили на него, а на том, что справа, смотрелась вполне неплохо, хоть и была коротковата в рукавах. Тот, что слева, выглядел так, словно его долго пытали и избивали, так, словно его морили голодом и при этом заставляли выполнять непосильную работу, хотя кроме тонких рук и худой бритой головы у него не было никаких признаков подобного, даже одежда была сносной. Тот, что справа, ёрзал по кровати и переворачивался с одного бока на