Герцог с жадностью схватил письма, просиял, углядев на одном личную печать, при виде второго нахмурился. Кивком отпустил Винсента. Поколебавшись, всё же начал с послания, отмеченного Ватиканским гербом.
Машинально придвинув ногой складное походное кресло, уселся. Перечитал. Потёр заросший к вечеру щетиной подбородок.
– С этим понятно. – И добавил туманно: – Что ж, может, и к лучшему… Решить всё сразу и…
Энергично рубанул рукой, словно утверждая «всё» и «сразу». Отложил письмо на складной походный стол – аккуратно, со всем почтением к отправителю – и вскрыл первое, что давно уже жгло колено.
«Драгоценный мой супруг!»
…и расплылся в блаженной улыбке.
Никогда ещё к нему так не обращались.
Не выдержав, оглянувшись украдкой, как мальчишка, прикоснулся губами к бумаге, на которой сохранился аромат фиалок от тонких девичьих пальчиков.
«Милый Жиль! Пишет тебе твоя маленькая неразумная жёнушка…»
И мир вокруг исчез. Не стало белых полотняных стен и круглых потолков, прогибающихся под напором осеннего ветра, окриков вооружённой охраны, лошадиного ржания, треска сучьев в разгорающихся кострах, звяканья железа (это Винсент по соседству, прежде чем приступить к омовению, снимал с помощью герцогского камердинера лёгкий дорожный доспех…) Всё пропало. Остались он – и родной милый образ перед глазами, и любимый её голосок.
«Я с самого утра страшно боялась, что не справлюсь. Но все меня успокаивали, и ты тоже, хоть далеко. Ах, Жиль! Милый!»
«Спасибо тебе за подарок. Он прекрасен. И фиалки. И стул в кабинете, который сменили нарочно для меня, чтобы был повыше. Я вот пока не поняла, как ты делаешь, чтобы появилась карта Галлии, ты потом научи меня, ладно?»
Непременно. Но о карте ли ты думала, милая, когда писала эти строки? Герцог лукаво усмехнулся.
«Мэтр Фуке учил меня отвечать на Высочайшие Прошения…»
Бедняжка Марта, она и впрямь думает, будто на её плечи легла вся провинция! Молодец, Макс. Пусть поддерживает в ней эту иллюзию, а сам, как обычно в его отсутствии, разбирается с делами. Девочке, безусловно, надо приобщаться к управлению, но постепенно, не сразу. Такими вот шажками.
«…А прошений было много, я просто вспоте…»
Не привыкла к разбору бумаг, голубка…
Страдания жёнушки над «иск…», «эск…», и, наконец, «експедицией» заставили его затрястись от еле сдерживаемого смеха. Рассуждение о ввозных пошлинах и «нашей монополии» умилили. История с многоженцем-рейтаром заставила-таки расхохотаться. Она приобщила к «Государственным Делам Особой Важности» даже архиепископа Эстрейского, его справедливая девочка!