поводьями… вдруг – выстрелы, и кони, взвившись на дыбы, едва не сбрасывают наземь седоков… тут суматоха, крики, гортанные ругательства и стоны раненых, взбесившиеся боевики, двигающиеся как марионетки и без надобности размахивающие штатными бельгийскими браунингами, – впрочем, были ещё один наган и ещё один веблей, – жандармская фуражка, покатившаяся в сторону, оскаленные морды коней … безвольно откинутая рука на грязной мостовой, мечущийся под пулями князь, разбросанные тела убитых и раненых жандармов, пороховой дым и – крупно – угол рта, полуоткрытые губы и жандармские усы, заливаемые кровью… верёвка сохранила девственность, приговор не удалось исполнить, чьи-то головы потом слетели, не говоря уж о погибших, и станет ли кто-то после этого с учёным видом – так, как умели это делать советские профессора-обществоведы, – рассуждать о роке, упирая на то, что фатум есть буржуазная выдумка, и, не понимая вовсе случайности судьбы, ибо не герои-стахановцы приводят новую историческую общность людей различных национальностей к светлому коммунистическому будущему, а богини-пряхи, с одинаковым успехом способные создать как пеньковую верёвку, так и полувоенный френч из защитного сукна, – более того: когда Клото прядёт, Лахесис отмеряет, а Атропос перерезает жизненную нить, значение воли человека вовсе исчезает, хотя… иной раз равнодушный жребий и спасает тебя, как это было в случае, например, с обер-прокурором Святейшего Синода (тем самым, который, между прочим,
простёр совиные крыла) Победоносцевым, предназначенным к закланию одновременно с благодушным министром МВД Сипягиным, и уже почти положенным на жертвенный гранит, но ускользнувшим от судьбы, а может, и наоборот – спасшимся
благодаря судьбе, которая под хмурым петербургским небом выстроилась так: 2-го апреля в час пополудни, когда Сипягин как раз прибыл к Мариинскому дворцу, из Синода вышел Победоносцев, к которому должен был приблизиться некий боевик, вызванный телеграммой из провинции, однако молодой телеграфист, всего только три дня как выпущенный из учеников, в силу волнения или невнимания перепутал при подаче телеграммы две буквы в именованьи адресата, вследствие чего этот самый адресат условного послания не получил и в Петербург, понятно, не приехал, отчего первоначальная картина удачно задуманного убийства сразу изменилась: Победоносцев встал с приготовленного ему жертвенного камня, небрежно отряхнулся и последовал… куда он там последовал, – только черти знают, но очевиднее всего – в Сенат… – и, значит, наш обер-прокурор стоит, получается, в раздумьи на Галерной невдалеке от триумфальной арки и не знает, какую беду отвёл от него телеграфист, а на полотне экрана выглядит всё это так: мрачный убийца с протянутой рукой, в которой зажат револьвер на сей раз неизвестной породы, опускает вдруг оружие и начинает двигаться чрезвычайно странным образом, а именно – назад спиной, проходит некоторый путь, и тут в кадр въезжает тоже почему-то задом ободранная пролётка с
ванькой
