Стыдно мне, что я раньше не плавал,
Горько мне – не умею теперь!
Понятно, что неизбежным следствием всех этих драматических обстоятельств могло быть только полное окончание моей фронтовой жизни, да и не только фронтовой. Спасло тогда меня то, что поблизости постоянно шел штрафник-ординарец, которого я выбрал и назначил для этого в срочном порядке во время получения валенок. Срочность, с которой мне подчинили взвод, не дала возможности тогда узнать, а тем более запомнить фамилию этого бойца. Помню только, что это был младший лейтенант, моложе меня и по возрасту, но запомнил только имя его – Женя, наверное потому, что из-за его молодости все именно так к нему обращались. Это теперь, изучая архивы, которыми я располагаю, установил его фамилию: Вдовин Евгений Александрович, который впоследствии был награжден за бои под Брестом медалью «За отвагу».
Увидев, а скорее, услышав мое барахтанье в воде и безуспешные попытки выбраться из ледяного крошева, он, оставаясь на твердом льду, догадался лечь и как можно ближе подползти на край этой злосчастной полыньи. За мушку протянутого им автомата, к которой мне с трудом удалось дотянуться, я и уцепился, вначале буквально двумя пальцами, а затем уже и покрепче, как утопающий за соломинку. Женя медленно потянул меня к краю полыньи, которая едва не стала моей могилой. Наконец, обламывая непрочные ее края, я с помощью моего спасителя, наверное как тюлень, выбрался на твердый лед. Всю остальную часть пути по реке мы преодолевали уже осторожнее, чтобы не повторить случившегося.
Командиром нашей роты был капитан Михаил Сыроватский, кстати сказать, сам недавний штрафник, восстановленный в офицерских правах за боевые заслуги в боях под Жлобином и принявший предложение комбата Осипова остаться в батальоне на должности ротного командира. Это был невысокого роста, худощавый офицер, кажется еще не совсем освободившийся от ограничений, наложенных на него прежним положением бойца-переменника, и как-то особенно уважительно относящийся к взводным своей роты, да и к вчерашним коллегам-штрафникам, ко всем обращался на «вы». Как потом мы его «разглядели», был он человеком спокойным, невозмутимым, не чуждым разумного компанейства, но и не допускающим даже тени панибратства. Его распоряжения подчиненным носили характер просьб, но твердых, настоятельных.
Тогда, на Друти, он ждал, когда подтянется со льда вся рота, чтобы не дробить тот кулак, которым собирался прорвать оборону на своем участке. И, когда мы с ординарцем едва выбрались на твердый грунт берега, немцы открыли огонь. Видимо, сосредоточение роты у крутого и, как оказалось, многометровой высоты берега Друти не прошло незамеченным для противника, хотя преодоление реки проходило, как было установлено, почти бесшумно, без единого слова, да и берег