А затем оборвался.
Мгновенно, точно кто-то с силой захлопнул дверь на ту сторону.
Тишина, которая наступила, показалась Дэйту вязкой и тяжелой, словно он взвалил себе на плечи всю казну герцога. Воин повернул голову направо и через смотровую щель шлема в отблесках пламени увидел, что мастер Рилли довольно усмехается.
Огненная цепь из факелов на мосту внезапно вздрогнула, а затем ухнула вниз, вместе с людьми, оружием и камнями, которые когда-то были одним из чудес прошлой эпохи.
Они упали в полной тишине, и Дэйт понял, что оглох от рева рога у себя над ухом. Но все равно заорал, поднимая забрало и надрывая севший голос, надеясь, что его услышат:
– Щи-и-и-ты-ы-ы!
Услышали.
Оббитые сталью дубовые квадраты сложились в одну сплошную стену, и на левое плечо Дэйта легло тяжеленное древко длинной пики, которую удерживал стоявший позади него солдат. И все остальные бойцы третьей линии повторили движение.
Противник, оставшийся на этой стороне и отрезанный от своих основных сил, оказался удручен и растерян, и Дэйт был не тем человеком, кто собирался дарить врагу передышку.
– Шагом!
Медленно стальной еж двинулся вперед.
– Давай! Дави! Давай! Дави! – раздавалось с каждым шагом.
Те из фихшейзцев, кто сообразил, к чему все идет, бросились вперед. Их атака была разрозненной и слабой, она не смогла поколебать защитников, и пики встретили угрозу слаженным ударом, а те, кто выжил, откатились назад.
– Давай! Дави! Давай! Дави!
Вновь атака, теперь уже куда более осмысленная. Враги, которые все еще были в большинстве, сбивали пики щитами, и второй шеренге с алебардами нашлась работа. Дэйт ударил поверх голов впереди стоящих, крюком зацепил кого-то за наплечник, повалил, и солдата добили уже без его участия. Скоротечная свалка закончилась щедрой кровью и мощным ударом.
– Давай! Дави! Давай! Дави!
Фихшейзцы бросали оружие, находясь на самом краю Улыбки Шаутта, там, где теперь не было моста. Они сдавались, так и не поняв, что баталия не берет пленных.
– Ускорить шаг! – закричал Дэйт.
И его люди не мешкали. Не испытывали жалости. И не остановились, пока последний из врагов не был сброшен в пропасть.
Пещера была их домом. Крепостью. Спальней. Храмом. Лазаретом. И кладбищем.
Их единственным миром.
Казалось, что они родились в нем, прожили бесконечную жизнь среди мрака, разгоняемого робким пламенем редких костров.
Появились среди влажных острых камней, с первым своим криком вобрав весь холод, что царил здесь, загрубевшей кожей чувствуя каждый сквозняк, которым дышала бездонная пропасть.
Они засыпали под стук молотков и кирок, под него же и просыпались, ждали чуда, а потом снова засыпали. Иногда ожидание сменялось боем, и он давал им тепло, а тепло разжигало ярость и злость. Заставляло кровь быстрее бежать по сосудам, ощущать жизнь