Но так – “всегда рядом”– она в последний раз у Гёте и Пушкина»32. Здесь нет логической цепочки доказательств (да и фундирующий материал, естественно, опущен), но дан, как представляется, пример широкого гуманитарного обобщения, синтеза – особенно если учесть неявно присутствующую гипертекстовую оглядку на теорию «долгого Средневековья» Ле Гоффа и других французских историков Школы «Анналов». Здесь представлена, в сущности, прогностическая модель, позволяющая предсказывать характеристики творчества Пушкина; когда они удовлетворяют модели (а именно это, насколько можно судить, имеет место), мы получаем подтверждение жизнеспособности самой модели. Иначе говоря, налицо согласие с принципами науки как таковой, а не «всего лишь» с особыми приемами особой гуманитарной науки.
Следует ли из сказанного, что множественность интерпретаций гуманитарного текста и, отсюда, множественность метатекстов, сопоставленных одному и тому же тексту, всегда устранима, всегда решается в пользу одного из них или же посредством некоего синтеза? Конечно, нет. Полезно вспомнить эпизод, связанный с оценкой картины Ван Гога, изображающей стоптанные башмаки. Хайдеггер увидел в картине аллегорию крестьянского труда («немотствующий зов земли отдается в этих башмаках»), по поводу чего Шапиро не без ехидства заметил, что на самом деле Ван Гог изобразил собственные башмаки, а сам художник никак не был «человеком земли». Как представляется, однако, прав здесь Ж. Деррида, который в статье с характерным названием “La verité en peinture” отстаивал принципиальную равновозможность множества интерпретаций33. Возвращаясь к высказанному выше положению о специфичности гуманитарного знания как места встречи двух (или более) ментальных систем, необходимо допустить, что изучаемый гуманитарием текст (знаковая конструкция) задает лишь некоторый горизонт понимания, в пределах которого, в зависимости от реципиента (реально – соавтора), избирается та или иная возможность. Н. Винер объяснял свои не слишком высокие