Власов стоял спиной к Воскресенскому, неожиданно громко и отчетливо проговаривая слова. Утихло тиканье часов, рассеялся гул проспекта за окном.
– Садитесь.
Воскресенский уже записывал что-то в гроссбухе, спустив очки на кончик носа.
– Было ли мне страшно? Признаюсь, что да. Чувство долга присутствует в каждом человеке. В момент, когда государство решило, что вторгаться в головы граждан- прямая и лаконичная обязанность, названная спасением, оно быстро научилось манипулировать сердобольностью. Мама, покачивая меня в кроватке, воспела концепцию ступенчатого существования. Аттестат, диплом, трудовая книжка. Что же самое страшное в верном и заботливом лейтмотиве? Определенное заранее количество этапов. Как же выживали первые люди? Они наверняка осознавали лишь два этапа: рождение и смерть. Мучились ли они от прорвы времени, располагающегося между двумя точками? Едва ли. Тех людей заботило выживание. Не замерзнуть и не умереть от голода, убить хищника, а лучше и вовсе спрятаться от него настолько, что он потеряет возможность нанести удар. Мы отвергаем базисы, с какой-то стати решив, что эякуляция- главное. В университете меня пытались учить способствовать стране, помогать промышленности, услужливо смотреть в гланды строю. Они называли это билетом в жизнь. Возможностью заработать. Люди всегда делятся на два типа. Одни учатся зарабатывать, а вторые молчаливо этим занимаются, не прослушав ни единой лекции.
– А как же те, что отказываются от материального?
– И смотрят, как подыхают их дети? Эти люди должны сидеть на моем месте, доктор. Вот только захотите ли вы слушать их?
– Так ли велика ваша ненависть к себе? Ведь это чувство разрушает мгновенно, при условии, что оно чистое и настоящее.
– Безусловно она не столь существенна. Анна часто говорила о космосе… Простите, простите, я не более не меняю тему. Указывала ли она то, как мы познакомились?
– Едва ли она говорила о вас.
Власов поморщился. Всегда больно слышать, как ценности, на которые ты опирался столько времени, превращаются в бледнеющее воспоминания.
– Ожидаемо, ожидаемо… Нет ли у вас пепельницы побольше?
Воскресенский не смог подавить улыбку.
– Это, собственно, не пепельница. – сказал он, кивая в сторону хрустального объекта.
– Не пепельница… Что же тогда?
– Ваза.
– Отчего же тогда она так похожа на пепельницу?
– Поверьте,