– Я вернусь позже… может быть.
Он проскользнул мимо Вальтера Шписа и толкнул дверь: клиника озарилась ослепительной вспышкой солнечного света и снова погрузилась в привычный хмурый сумрак.
Повисла неловкая пауза. Мой обычно невозмутимый дедушка казался растерянным столь бесцеремонным отбытием. Тут и я не облегчил положение, громко спросив:
– Почему он сказал, что ненавидит британцев за то, что они дышат с ним одним воздухом? Бывает еще какой-то другой воздух?
– Я не британец. Я из Германии. Там эти часы продаются, – объяснил Вальтер Шпис. – У меня в родительском доме такие же. Я ребенком вижу кукушку, думаю – она живая – и привязываюсь к ней, а потом мама находит кусочки хлеба под часами. Я кормил ее каждый день. Без пропуска.
Он положил часы на место и огляделся. Внутри клиника походила на захламленную гостиную стихийного коллекционера. Помимо уже упомянутых часов с кукушкой, в помещении висело еще четверо таких же – время они по приближении часа все отбивали вразнобой. Также имелись там принесенные на продажу загадочные бутылочки и шары, музыкальные шкатулки и кальяны, книги, столики на тонких деревянных ножках и разношерстные стулья. Именно на них и сидели будущие пациенты дады в ожидании, когда их пригласят в святая святых за деревянную перегородку со створчатой дверью.
По другую сторону двери находилась комната со всеми непременными принадлежностями врачебного кабинета, в том числе плакатами, на которых строение человеческого тела было изображено во всех его жутких подробностях. Меня завораживала одна из склянок, стоящих там на высокой полке. Она была наполнена прозрачной жидкостью, в которой плавала вялая рука с двумя лишними пальцами – на них даже ногти имелись, – безжизненно свисающими с основания большого пальца. От чьего теперь уже изуродованного тела ее отсекли? Эта заключенная в склянке рука была средоточием всего, чего я боялся и что ненавидел, но от чего не мог держаться в стороне. Я был уверен, что однажды она выберется из заточения и явится за мной.
Вальтер Шпис с удивленной улыбкой покосился на склянку, неторопливо прошел внутрь, обернулся, спросил «Можно?» и, не дожидаясь ответа, двинулся дальше. Внутренняя дверь скрывала неожиданный проход в закрытый дворик. Туда из владений Лизы Макнелли на втором этаже спускалась лестница, и хозяйка обычно развешивала белье из гостевого дома на веревках, растянутых через весь дворик.
– Ах вот куда ведет эта лестница! А я все гадал.
– Я же умолял Лизу не вешать эти простыни… Пойдемте, я вам покажу… – сказал дада, пытаясь утянуть Вальтера Шписа подальше от неприглядного места. Однажды дедушка набрался смелости и сообщил Лизе, что простыни портят внешний вид его заведения. Она возразила, что на мокрых простынях никто еще войн не выиграл. Это заявление настолько сбило дедушку с толку, что он не нашелся с ответом и умолк.
Даже если Вальтер Шпис и заметил плачевное