К концу второго месяца я натёрла кости воском. Они стали лёгкие, белые-белые, отполированные песком, просушенные солнцем, гладкие и блестящие. Вечные. Красивые. Я получила то, что хотела. Кёртис сделал для меня трёхэтажный, похожий на пагоду ковчег, дароносицу – да как вам будет угодно назвать – из кедра. Запах хвойный от него, а от костей медовый, тёплый. Милые кости. На первом этаже папины, длинные, на втором – мамины, на третьем, небольшом – бабушкины. Всё готово.
Прошло два месяца с тех пор, как я переступила порог приюта. Пора спускаться. За два месяца молчания я передумала обо всём на свете. От модели вселенной до первых детских воспоминаний. У меня такое чувство, что я разучилась говорить. Здесь вообще редко разговаривают. Всё больше молчат. И в глаза не смотрят. Делают своё дело. То же самое, что делаю я.
Подъём в пять утра. Я всегда приношу воду сразу после подъема, пока не жарко. Но жара тоже нужна. Чтобы кости просушить, прокалить. За день надо принести пять вёдер воды для умывальников, кухни, стирки, надо спуститься к источнику рядом с площадкой, на которой мы ночевали с Кёртисом, когда подымались сюда, откуда мы наблюдали за брачными играми драконов. У них всё хорошо. Она снесла яйца, высидела их, слезла голодная и похудевшая – это было заметно даже на глаз. Вчера она столкнула птенцов с вершины горы и они, благополучно расправив мелкие полупрозрачные крылышки, с писком спланировали на дощатые крыши подвесной дороги – слава императору, что не мамочка. Мне показалось, что она даже крыльями хлопала с гордостью, когда собирала своих мелких. Что-то папаши не видно, не знаю, где он.
Кёртис провёл эти два месяца со мной в приюте. К нему приходили разные с красными метками, один даже с фиолетовой или мне так показалось, потому что он был негр. Наверное, показалось.
Я свела старую метку, вернее, мне ребята свели, таким же путём: песком с уксусом. Вытатуировали новую. Хотели голубую – издеваются черти, к моим годам голубой уже ни у кого нету, в лучшем случае зелёная, – я говорю, делайте жёлтую вместо моей оранжевой.
Последний день на вершине, в приюте преступников. Хорошо бы Кёртис проводил меня вниз. Я оделась, теперь самое главное: кладу на плечи пелерину вроде монашьей, чтобы плечи не натереть, потом подставки, высотой чуть выше макушки, на подставки – ковчег, сверху на всю эту конструкцию – шаль индиго, как у всех девушек в нашей небесной стране, только у них под шалью пустая подставка из папье-маше, а у меня – ковчег с родными костями.
Теперь я не боюсь ни ночного, ни дневного дозора. Если бы меня по дороге сюда взяли с останками, то привязали бы к позорному столбу и заставили смотреть, как сжигают дотла милые кости.
Я