Тогда, десять лет назад, болота у подножия не было, потому что никто не сливал вёдрами отработанный уксус. Десять лет назад наш отряд «отдачи долгов» прочесал деревеньку на предмет запрещенных биологических материалов. Мы тогда выгребли около тонны. Всё подлежит сожжению. Мы сложили материал, перемежая его досками, деревенские уселись вокруг костра с такими лицами, будто они нас не видят. Будто мы неодушевлённая сила природы вроде грозы или урагана. Кёртис картинно поднял огнемёт и зажёг костёр.
Мы были юны, зомбированы, мы скандировали: «Мёртвые, павшие, все в огонь! Память горькую мы сожжём!» Деревенские не двигались с места. По загорелым щекам пробегали красные отсветы костра. Как будто тени предков, поднимаясь вверх, ласкали, целовали родные лица. Мы громко выкрикивали слоган и хлопали в ладоши. Мы чувствовали единение друг с другом, свою правоту, правильность нашей тяжёлой, но такой нужной работы, мы были воодушевлены. Мы кричали всё громче, всё дружнее, всё возвышенней. По отдельности люди никто, все вместе – мы сила: «Мёртвые, павшие, все в огонь! Память горькую мы сожжём! Мёртвые, павшие, все в огонь! Память горькую мы сожжём! Мёртвые, павшие, все в огонь! Память горькую мы сожжём!» Искры снопами, иногда фонтанами беззвучно летели, как мелкие мотыльки, в небо, кружили над нами, над огромным костром. Доски, прогретые пламенем, подымающимся снизу, вспыхивали ослепительно-белым, обваливались с треском, падали, поднимая в воздух облака искр и тонкого, пахнущего смолами, чем-то горьким и чем-то похожим на съестное дыма.
Деревенские впали в транс, как и мы, впрочем. Они сидели полукругом вокруг огня, за ними стояли мы. Мы охрипли. Отбили ладони. Опалили брови. В сердце пусто. Костёр ровно гудел. Встала старуха и, как подрубленное дерево, упала в огонь. За ней ещё одна. Ещё и ещё. Мы окаменели. Кёртис крикнул:
– Держите их!
Мы схватились за руки и попытались, как рыболовной сетью, сдержать остальных, но они ныряли в крупную ячею наших рук. Тогда мы, чтобы сохранить хоть кого-то, обняли первых попавшихся деревенских, чтобы удержать их. Мне попался мальчик лет шестнадцати. Я схватила его, обняла. Он тащил меня, как нарост на своём теле, волочил, как сломанную ногу, – мне удалось повалить его за четыре шага от огня. Трещали волосы на голове; я обняла парня, прижалась грудью, обхватила бёдрами, а руками изо всех сил вцепилась в траву, пригвоздила его к земле. Я слышала, как кто-то ровно воет охрипшим голосом – заткнись наконец! Да это же я вою! Я держала парня, пока не погас огонь.
Костёр догорел. Светало.
Шестнадцать человек мы всё же спасли. Все наши лежали на земле, не разнимая рук. Один Кёртис стоял, опустив по швам пустые руки – значит, не шестнадцать, а пятнадцать спасённых. Что теперь будет? Я встала, подошла к Кёртису и обняла его. Он осел на землю. Я прижала его голову к своему животу и стояла неподвижно, пока он не перестал рыдать. Потом я отключилась.
После