Ответа на этот вопрос Клерон не нашла ни в книгах, ни в устном предании. Однако она проверяла: все предшественницы говорили «трижды». Тогда Клерон решилась на нововведение: третью попытку героини воздержаться от признания она стала передавать безмолвной мимической игрой.
Подобные изыскания – поистине впечатляющий пример сурового следования букве авторского текста. Во всём прочем усилия Клерон сводились к непременному сохранению изящества и величавости на сцене. «Необходимо выражение гордости во всей манере, – пишет она, – при наибольшей подвижности лица и значительности в голосе… Но надо остерегаться смешивать отвагу с дерзостью, памятуя о благородстве крови, чистоте нравов и присущей нежному полу скромности; отголоски этих свойств должны чувствоваться в самых сильных порывах любви, отчаяния и мести». Как вопиюще противоречит естественности и даже простой логике, не говоря уже о логике переживания, само объединение «мести» со «скромностью»! Однако театральное благочиние, милое душе избранной публики, требовало ещё и не таких жертв.
Противники Дюмениль в своё время много говорили о том, что её чувствительность неаристократична. Примерно те же упрёки навлекли на себя актёры «красной эскадры». В слишком явной симпатии к простолюдинам, потакании их вкусу сам Бомарше укорял пылкого руссоиста, автора «Карла IX». Тут всё сходилось: руссоизм на сцене казался гораздо демократичнее «вольтерьянства». В эстетических симпатиях и антипатиях явственно проглядывали социальные пристрастия. Хвалебное слово предводителя «красной эскадры» Франсуа-Жозефа Тальма по адресу Дюмениль звучало символом веры нового театрального направления точно так же, как и данью уважаемой традиции: «Мадемуазель Дюмениль без остатка отдалась всем порывам натуры, коих искусство бессильно было поработить. Наделённая подобно Лекену драгоценным и редким даром живо проникаться страстями своих героинь, глубокой чувствительностью – основой истинного таланта, она вверяла себя без правил и умствований всем движениям сердца. Равнодушная к условным красотам, презиравшая холодный расчёт, она была неспособна вынести гнёт примера или привычки». Здесь, как видим, сама традиция призвана освятить нарушение любых традиций. В этих словах уже слышны отголоски того, что позже назовут предромантизмом.
Большинство сосьетеров, однако, не вдавалось в такие художественные тонкости. В Тальма и его единомышленниках видели просто-напросто политических врагов. Поэтому в театре, кроме «красной эскадры», никто, пожалуй, не радовался даже большой выручке от «Карла IX». До премьеры этой пьесы Тальма выпускали на сцену лишь во второстепенных ролях. Самый его талант был против него: сосьетеры ревниво относились к растущему влиянию на публику новых членов Сообщества. После выступления в трагедии Шенье уже никто не смел оспорить безусловное дарование актёра. Сосьетерам пришлось изменить