Доктор Конно с почтительной вежливостью поклонился маркизу и дружески протянул руку генералу Фаве.
– Господин министр, – сказал он, – прошу вас уступить мне первую очередь – я не долго задержу вас, мне нужно только сообщить его величеству о здоровье его высочества.
Маркиз выразил свое согласие безукоризненным поклоном.
– Как здоровье принца? – спросил он. – Его здоровье – вопрос не только медицинский, но и политический, и потому я вдвойне интересуюсь им.
– Принц на пути к полнейшему выздоровлению: боль в бедре уменьшилась, и мальчик, как я надеюсь, вскоре совсем поправится, – отвечал доктор уверенно, хотя не исчезнувшая с лица озабоченность не вполне гармонировала с содержанием его ответа и тоном, которым тот был произнесен.
– Бесконечно рад этому, – сказал министр. – Вам известно, что многие европейские кабинеты и многие партии во Франции с беспокойством следят за болезнью наследника престола.
– Это последствия скарлатины, сильно потрясшей всю нервную систему мальчика, – отвечал доктор спокойно. – Опасных симптомов нет никаких, и враги императора и Франции зря питают надежды.
Отворилась дверь императорского кабинета, на пороге показался Наполеон III и заглянул в приемную.
На глубокий поклон министра и лейб-медика он ответил легким кивком и ласковой улыбкой.
Со времени катастрофы минувшего года император заметно постарел и обессилел. Зима ослабила его здоровье ревматическими болями, который потрясли его и без того впечатлительную и легко раздражаемую нервную систему. Следы этих неопасных, но мучительных страданий отразились в его лице и в осанке: ссутулившаяся фигура, склоненная набок голова и приветливая улыбка, обращенная к министру и доктору, производили какое-то печальное и тягостное впечатление..
Конно подошел к императору.
– Я от его высочества, – сказал он. – Маркиз де Мутье согласился подождать немного, – прибавил он, кланяясь министру иностранных дел.
Император с улыбкой кивнул головой маркизу и сказал:
– На одну минуту, мой дорогой министр.
Потом он возвратился в свой кабинет. Конно последовал за ним.
Когда затворилась дверь, приветливое выражение исчезло с лица императора. Он сел в кресло, находившееся перед его письменным столом, и оперся на подлокотники.
Веки императора приподнялись, глаза сверкнули, как звезды из-за облаков в летнюю ночь, и с немым вопросом обратились к старинному другу, спокойно стоявшему перед ним.
Взгляд императора был печален, тосклив. Из его живых глаз, которые внезапно блеснули на неизменно непроницаемом, вечно равнодушном лице, и выразили все волнение его человеческой