– Алексей.
– Да как-то неудобно без отчества, хотя с виду ещё молод.
– Да какой там молод… Сорок пять. В общем, зовите Алексеем.
Пока они говорили, веретено так и торчало из одиночества этих уставших рук, которые тихо дрожали. Казалось, её руки так и будут дрожать, пока он не возьмёт из них надломленное веретено, как надломленную судьбу, в свои руки, чтобы как можно быстрее починить, иначе вслед за сломанным веретеном может так же порваться нить её жизни. Он осторожно взял веретено из рук старушки и на какое-то мгновение сам почувствовал дрожь в руках.
Старушка осталась довольна новым знакомством и пошла в магазин. А Алексей поспешил к дому. Он уже знал, что не только починит старое веретено, но и сделает новое. Сделает из затёртой большой кисти для живописи, которую видел в кувшине на столе.
Он шёл, держа в одной руке фантики, а в другой веретено – в одной руке детство, в другой старость. Старость была тяжелее, может, поэтому и думал он о старушке: «Зачем она продолжает теребить шерсть и спрядать её в нить? Задумала связать носочки или рукавички для внучат… Так и тянется её нить жизни. А не станет старушек, умеющих прясть её, – и деревни не станет. Останутся города, в которых жизнь рваная-рваная… Стоп! О городе никаких мыслей!»
Алексей вспомнил о своей установке – город забыть – и вернулся к фантикам. Он уже планировал, где можно будет во дворе Ивана спрятать «секрет». И, войдя во двор своего нового пристанища, он быстро нашёл укромное местечко в саду, напоминавшее ему сквер, где в детстве делал «секреты». Потом отыскал в доме горсть цветной мишуры, в сарае нашёл подходящее стекло, правда не цветное. При этом Алексей так волновался, точно готовился к работе над новой картиной. Особенно его растрогала ямка для «секрета»: разгребая землю руками, он ощущал холодок в глубине. Когда же он закончил таинство в земле, то оценил «секрет» как новое достижение в своём творчестве. Он долго стоял и смотрел на мозаику «секрета», а сознание рисовало веретено, горшок на заборе, старушку в новом цветастом платке по случаю сеанса для портрета; его самого, сбегающего со склона в объятия родной матери…
С того дня Алексей завёл порядок: каждый день вставать до рассвета и идти за деревню к склону горы и горной реке. И уже на следующий день, стоя на берегу реки при восходе солнца, он зарисовывал гладкие камушки, поблескивающие на берегу, влажную отмель, на которой выразительно смотрелись вынесенные на берег кучки листьев, бурелома и хвои, показывающие, как резко понизился за ночь уровень воды, точно река сделала выдох. Было прохладно, но он не чувствовал этого: его согревала работа над набросками.
Он любил рисовать фрагменты, через которые постигал ландшафт во всех его видах, и всякий раз не уставал удивляться тому, какое множество форм обнаруживалось при этом даже в тех местах, которые на первый взгляд казались пустынными. Кроме того, перенося на бумагу рельеф той или иной местности, он максимально приближал к себе эту местность и потом с