– Куда прикажете, Владимир Иванович? В поместье?
– Нет, голубчик, вези меня в трактир.
Наливая третью рюмку крепкого рома, Владимир уже вслух сказал самому себе:
– Вот я дурак! Зачем отпустил? Куда она теперь? Она же пропадет…
Спустя еще какое-то время он тихо прошептал:
– Если ТАМ есть Божий суд, то именно за эту чистую душу с меня спросят более всего.
Если вы, мои дорогие читатели, прочитав первую часть романа, подумали, что Владимир Иванович Махнев остался совсем равнодушным к отъезду собственной кузины, то вы ошибаетесь. Под грудью нашего красавца билось хоть и холодное, но все-таки человеческое сердце.
Придя под утро из трактира, он проспал в своей знаменитой бане почти до обеда следующего дня. Когда проснулся, сильно болела голова. Глаша снилась ему всю ночь. Во сне она была нагая и бежала по дороге, пытаясь спрятаться, защититься от невидимых преследователей. Ее волосы растрепались на ветру. Она была напугана, огромные глаза смотрели с мольбой.
– Глаша, стой! Остановись же, глупая. Вернись, – хрипел он.
Прогнав навязчивый сон, он долго приходил в себя, пил квас и огуречный рассол. К вечеру его навестил Игнат. Он явно хотел услышать новости о Глафире Сергеевне.
– Не спрашивай ничего, Игнатушка… Не увидим мы более нашей Глафиры Сергеевны.
– Что так? – Игнат плохо скрывал волнение.
– Да, так. Барин твой не в своем уме, видно, раз разрешил ей ехать на все четыре стороны.
– Да, как же так? Пропадет ведь барышня. Она же сирота.
– Не трави душу. Сам себе места не нахожу. Не сыщиков же за ней по дорогам посылать. Веришь, словно наваждение нашло. Прогнал я ее. А она все плакала, руки ко мне тянула. А я, дурак, деньгами откупился. И Елистратишке ее денег дал, чтобы он молчал и не разыскивал ее.
– Ты был у него?
– Да, вчера. Имел неудовольствие. Дом сырой, темный, словно склеп. Как представлю, что она там жила несколько месяцев, так казнить себя начинаю. А еще более за то казню, что отпустил ее. Надо было снять ей квартиру, что ли… Пропадет же с этой своей рыжей дурехой.
– Да уж, невеселые вести…
– Вот, что у меня за характер такой гадкий?! А? Чем больше мне о любви и чувствах баба талдычит, чем больше навязывается, тем более я мечтаю прогнать ее с глаз долой. А эта сначала только плакала, в любви объяснялась, а как оделась, лицо гордое. Стоит и в мою сторону уже не глядит. А как край ее юбки мелькнул предо мной прощально за порогом, вот за этим, – Махнев ударил кулаком по косяку. – Так я тут же, вроде, как опомнился. Закричать вослед хотел, вернуть. Но сдержал себя. Зубы сжал. Не позвал. Она и уехала. Видно, уже не свидимся.
Игнат молчал, хмуро глядя в окно.
– Ну, еще ты меня своим молчанием казнить, что ли станешь?
– Не стану. На все здесь твоя воля…
– Ну и женился бы сам тогда на ней.
– Я бы женился, только ты бы разве дал?
– Правильно