– Да какие вины то на мне, бояре? Юфф…, – никак не мог отдышаться Борис.
– Вон оно как, голубок…. А, я – грешный, подумал, что вразумление к тебе пришло, и ты о деле молвить хочешь.… Видать ошибся я, жаль. – Дьяк притворно печально вздохнул и вернулся к столу, где нервно ёрзал Иван Беклемишев.
– Да что молвить-то? – простонал пленник.
– Нешто ты сам не знаешь? Ведь токмо что заикался о неком деле! – встрепенулся Беклемишев, – Силантий! – Берсень только взглянул на палача и тот рывком дёрнул верёвку. Руки пленника с хрустом вывернулись в суставах, снова притягивая его под потолок. Борис дико закричал от нестерпимой боли.
– Я укажу…. Я про все, укажу!
– Как, – крякнул Беклемишев и по его знаку Силантий ослабил натяжение, пленник снова коснулся пола.
– Ты лучше, сейчас сказывай всё, что знаешь, – почти ласково произнёс Гусев, – ведь это только начало и если мастер за тебя возьмётся навсерьёз, то….
– Я понял, понял, – захрипел пленник. – Я всё скажу, вот, только не знаю с чего начать… Ах, мука какая….
– А начни-ка с того, как ты удавил Патрикея, – подсказал государев дьяк.
– Ну…, – слегка отдышавшись, неуверенно начал Борис, но заметив, что Беклемишев делает знак палачу, дёрнулся на месте, натянув верёвку.
– Так что же? – переспросил Гусев, – ты уж не запирайся, сам понимаешь, что всё одно дознаемся.
– Я следил за ним ещё в Великих Луках, – хриплым голосом начал пленник, – и проведал, что он поехал в Ластовку – это большое село близ Жижицкого озера. Оно издавле принадлежало, князю Фёдору Бельскому, но его самочинно повоевал торопецкий наместник – литовский князь Семён Соколинский и Патрикей взялся вернуть сие село миром. На дороге через Ластовский луг я нагнал Патрикея и захватил в полон, повёз в Торопец, но он сумел развязать верёвки….
– И-и-и? – протянул Гусев.
– Так разумейте бояре, мне за него, но только живого князь Соколинский сулили три кошеля монет, вот токмо, Патрикей как ослобонился сам хотел задавить меня, и… я просто оказался ловчее.
В горнице стало тихо, только скрип пера подьячего, да треск огня факелов нарушал тишину.
– Ну, коли так, то оно конечно, – ехидно-вкрадчивым голом начал Гусев, – теперича милай сказывай обо всей твоей службе литовцам.
Пленник провёл языком по сухим губам: – Дык, не служу я литовцам то….
Берсень и Гусев переглянулись, подьячий замер с занесённым над листом пером, капнул чернилами.
– Это как так? Да ты что? Ты над нами шутки решил шутить? Отвечай собачий сын, как служил литовцам! – взорвался Иван.
– Не собачий я сын, а князь, и служу не литовцам, а Москве! – яростно ответил пленник.
– А уговор с Соколинским, а ходьба к литовскому войску? Энто как? – закричал на Лукомского Берсень.
– Отстынь Иван, сядь, – повысил голос Гусев, и уже спокойным тоном к Борису: – не понимаем мы тебя человече, ты же только что сказывал,