Беклемишев исподлобья посмотрел на Гусева – поджарого с аккуратной бородкой клинышком и прямым тонким носом, «как лезвие ножа» – подумал про себя Иван. Он не испытывал особой приязни к дьяку, который много лет состоял при посольском приказе и был ловок в делах тонкой политики. Придворные извороты и хитросплетение интриг были родной стихией для Гусева, но чужды для Ивана. Однако именно Гусев был головой в деле, что поручил государь. И дело это было муторным. День за днём: письма и донесения, жалобы и слухи: всё токмо для того чтобы открыть «есть ли измена и где гнездо её»?
Снизу по лестнице послышалась возня. Мастер не ввел, а втащил человека. Некогда богатая одежда висела на нём лохмотьями, на голове мешок, руки связаны за спиной, ноги хоть и были свободны, но еле передвигались.
Гусев небрежно кивнул, и с человека мешок сдёрнули. Пленник зажмурился. Может от факельной копоти, а может от страха.
– Ну, вот Борис, пора поговорить. Или, может, желаешь, чтобы мы тебя называли Болеславом? – с прищуром сказал Гусев. Человек встрепенулся, обвёл мутным взглядом горницу и замер, уставившись на дьяка, по всему было видно, что узнал его.
– Да это же… – удивлённо начал Берсень, разглядев лицо пленника, но осёкся и замолчал.
– Не желаешь ли, покаяться в грехах? – поднявшись со своего места, продолжил Гусев. – Или может, хочешь облегчить душу свою от деяний недостойных, отступиться от злодейств в мыслях и поступках своих?
Человек угрюмо, переводил взгляд с Гусева на Беклемишева и молчал. Владимир Елизарович легонько махнул ладонью, и палач ловко накинул петлю на руки связанного пленника, и, прежде чем тот успел сообразить, что происходит, рванул свободный конец к себе.
– Э-э-э, почто?! – заметался пленник, чувствуя, как руки уходят за спину и куда-то вверх. – Пустите!
– А ты как думал? У нас, тут, ежели спрос ведут потребно не мешкать, – вступил в разговор Иван. – Будешь отвечать, али запираться? – Берсень пристукнул по столу, что вызвало неудовольствие на лице стоящего рядом Гусева.
– А-а-а-а…, – взвыл пленник. – Чего отвечать-то?
– Силантий…, – тихим, но твердым голосом произнес Гусев. Мастер перехватил руку, и веревка немного ослабла.
– Наперво сказывай: сохранил ли ты в своём сердце свет истиной веры христовой, али, как и братья твои, кои в Литве обретаются, перешёл в латинянство?
– Не перешёл. Веру дедов почитаю своею, – сверкнув глазами, промолвил Борис Лукомский.
– Сие добро, – удовлетворённо кивнул головой дьяк Гусев. – Стало быть, ты веруешь в господа нашего Иисуса Христа, в Святую Троицу и крест животворящий?
– Верую, – глухо ответил пленник.
– А коли так, перед крестом божьим поведай нам: знаешь ли, умыслы супротив государя нашего Иоанна Васильевича или ближних его, или иных московских людей? – Гусев поднял распятие со своей груди.
Борис молчал, слышно было только его тяжелое дыхание.
– Тронь, – повелительно сказал дьяк палачу, кивнув в сторону узника.
Верёвка