– Ну-у, – протянул Ласкарёв, – ты уж Владимир Елизарович поведай, а опосля, вместе обмозгуем, может, сообща и поймём чего, ведь две головы одной лучше?
Гусев согласно кивнул, и начал свой рассказ:
– Было всё это на последнем году нашей порубежной службы, Иван тогда совсем мальчишкой был – борода ещё не отросла, состоял он по просьбе его отца при мне, к ратному делу обвыкал. У князя Семёна Соколинского была дочь-красавица, звали княжну Анной. И вот посватался к ней юный Иван Курицын, всё честь по чести. Соколинские, несмотря на то, что женишок был молодше невесты, оказались не прочь породниться с Курицыными, ибо те уже тогда были не чужды великокняжескому московскому столу. Но вот только сама Анна любила другого – в младенчестве ей наречённого княжича Василия Бобровского. Он из родовитого, но обнищавшего древнего литовского гнезда, но собой был хорош и наукам разным обучен у латинян в граде Праге. В ту пору, он как раз возвернулся под отчую крышу, так как при дворах иноземных, не имея протекции и денег, имени себе не сделал. Княжна была послушна отеческой воле, но девичье сердце указывало ей другой путь. Так и металась она почти год, но не выбрала, ни одного из них.
– И тогда она, бежала? – хитро сверкнув глазами, спросил Ласкарёв.
– Да…, при помощи бритвы…, – Гусев замолчал и перекрестился. – После такого, сам понимаешь, Семён Соколинский еле пережил позор, и возненавидел и Ивана Курицына, и Василия Бобровского, а четверо его сыновей поклялись на могиле сестры снести головы обоим неудавшимся женихам, так как именно в них видели зло, кое сгубило княжну Анну.
– Мда, – сухо произнес грек и задумчиво провёл рукой по своей белёсой бороде.
– Вот видишь, я же говорил тебе, что это дело, нынешнего не касаемо, – с печалью в голосе подытожил Владимир Елизарович.
– Так-то оно так, но как знать…. Об этом надо ещё поразмыслить, авось что-нибудь, да выплывет, хотя дело и старое. Однако-сь, уже в нынешнюю пору Курицын ведь зачем-то посылал Бориса к старому князю? Али прошлые обиды позабылись?
– То есмь загадка и для меня.
– А к чему ты обронил, что, мол, к священнику и надо? – зацепился за мысль Ласкарёв.
– Так, ведь Василий Бобровский после того случая как раз в монахи и подался, и как я слышал, стал священником, где-то в Новагороде.
– Что-ж…, надоть его поискать, может и приоткроется сия тайна, а я чую, что коли поймём мы, что есть нынче между старым Соколинским и Курицыным Иваном, так и доберёмся до самого дна колодца, из которого и проистекает зло, – уверенно сказал Фёдор.
– Погоди, боярин, но, ежели ты прознал, что Курицыны враги нашему государю, отчего ж не молвишь ему об этом? – обескураженно спросил Гусев.
– Я измену сердцем чую, а видаков их делам у меня нет.... Пока нет, – Ласкарёв сжал перед собой жилистый кулак.
– Ну, тогда и суда нет, – пожал плечами дьяк.
– Пока нет…, – повторил грек.
– А скажи-ка боярин…, –