– Да вы и знать не знаете, что за чудовище – власть. А если б знали, то пощадили бы меня и выбрали бы другого.
Гортензий с презрением глядя на Тиберия, крикнул во всё горло так, что многие сенаторы вздрогнули:
– Ну, раз Тиберий отказывается от власти, то не лучше ли нам подумать о другом кандидате?!
Все посмотрели на Германика. У Тиберия подкосились ноги.
Иуде казалось, что сейчас раздастся громкий смех, и Тиберия, как плохого актёра, все погонят из храма, улюлюкая и свистя ему в след.
Это был особый театр, где зрители были тоже актёры, и они знали, что за плохую игру им придётся однажды отвечать перед Цезарем.
Тиберий осторожно опустился в кресло нервно напряжённый от той молчаливой паузы, что наступила в храме. Полководца колотил страх, но и сенаторов тоже бил страх. Взволнованные люди вновь наперебой стали упрашивать Тиберия, которого ненавидели, принять верховную власть. Тот молчал, закрыв лицо руками и глядя меж пальцев на мужей. И они знали, что он следил за ними. И это ещё больше пугало сенаторов, и они ещё сильней кричали. Сквозь этот непрерывный, нервный шум пробились два голоса. Раздражённый голос Гортензия: «Пускай он правит или уходит вон!» И голос Мецената: «Тиберий иные медлят делать то, что обещали, а ты медлишь обещать то, что уже делаешь!» И тогда Тиберий заговорил странно и загадочно:
– Вы, отцы-сенаторы, хотите, чтобы я принял власть?
– Да.
– Но зачем вы это хотите?
Растерянные люди замерли, а Тиберий продолжал:
– Будете ли вы хулить меня за то, что я окажусь негодным правителем?
Тиберий говорил глупости, но глупость, сказанная тем, кого люди боялись, всегда признавалась людьми за перл ума. Эта комедия, столь необычная для прямодушных, бесхитростных римлян продолжалась до самого вечера, пока раб Климент не был схвачен и не заключён в Мамертинскую тюрьму, а горожане, узнав, что Тиберий отказывался принять власть Цезаря, не притихли.
Наконец, словно уступая просьбам охрипших сенаторов, перемежая свои слова жалобами на рабскую долю Цезаря, Тиберий согласился принять власть. И, как будто пугая, добавил:
– Я немедленно сложу с себя звание Цезаря, если вы сочтёте меня недостойным этого венца.
Измученные сенаторы, в страхе за своё будущее разошлись по домам, хватая себя за головы и тяжело вздыхая: кого они избрали себе на шею? Но вслух остерегались выражать свои мысли.
Меценат, Германик в окружении клиентов шли по пустынной улице притихшего города. У Германика на душе было тревожно. Он не мог забыть свирепый взгляд своего отца, который глянул на него в тот момент, когда беседовал с Фрасиллом.