Поймал. Вон она шапка, шеволится. Подымется, опустится, ровно дышит кто под ней.
Чуть погодя, пощады колдун запросил. Иной бы уже сто раз согласился, а Владимир лежит себе в траве, руки раскинул, в небо синее смотрит. Ни к чему ему богатство и власть, а что хотелось бы, тем никакой волхв одарить не способен. Потому и сказал, как слушать надоело: верни девицу похищенную отцу, перед людьми повинись, исправь, сколько возможно, зло причиненное, тогда и выпущу. А нет – сиди себе, пока рак на горе свистнет. Только ты все равно под шапкой не услышишь.
Не изменить того, что Родом написано. Хочешь – не хочешь, а пришлось Кедрону клятву страшную дать: все исполнит по слову Владимирову…
Что дальше было? Про то долгой речи нету. Освободил колдун Светиду. Как увидел ее Владимир, так у него сердце и захолонуло. Та самая ведь, что возле речки… Да разве ж такое возможно? И она не помнит, чтоб молодца прежде видела. Наколдовал Кедрон колесницу, кликнул воронов, они и перенесли ее в Россов стан.
Сколько гуляли, про то кто ж вспомнит? Волхва хотели поначалу в поруб посадить, чтоб не сбежал, да Сильдес с Ишней отсоветовали. никуда не денется – клятвой страшной связанный.
А как отгуляли, стали стены класть, город ставить. Кедрон дерево выбирал, места размечал, где чему быть должно. На месте ворот городских, говорят, серьги золотые и еще что-то под столбы прикопал, со словом заветным. Чтоб тому только ворогу удалось город взять, кто прежде клады его отыщет.
Рос Россов стан стенами да домами, прирастал людьми. Не узнать уж прежнего селеньица махонького. Не станет скоро ни Кедрона, ни стариков-волшебников, ни князя Неро. Новому князю с княгиней в тереме отстроенном жить – Владимиру со Светидою. А там их детям и внукам княжить. Только уже не станом Россов, – имя это со временем ежели и вспомнится, так разве седыми старцами, – Ростовом Великим!
2. Сотряслася мать сыра-земля…
– Поздорову, Григорий! Как Пелагея, скоро ли?
Крепкий дородный мужчина, тесавший бревно, выпрямился и смахнул пот со лба. Светлые, соломенного цвета волосы обрамляли усталое лицо, с неопрятной бородой и усами. Рукава рубахи Григория закатаны выше локтей, обнажая мощные руки. Ему бы волосы покрасить, шкуру накинуть – медведь медведем.
– И тебе поздорову, Лебеда. Далеко собрался?
– Жена на пристань погнала. Иду вот жир барсучий на рыбу сменять.
– Давно тебе говорил: давай лодку помогу