Теперь он не чувствовал никакого вкуса, а вот звон колокольчиков слышал. На мгновение он забыл, что она мертва, и чуть ли не ожидал увидеть ее у дверей кладовки, где она грызет клинышек сыра, может быть, холодную картошку, тонкий ломтик копченого окорока, маринованный огурчик на кукурузном хлебце. В браке нет ничего нежнее, чем увидеть супругу не в кровати посреди ночи и чтобы ее тело пахло вами обоими.
В тот момент, когда оно покинуло богатство его кладовки и набросилось на него, Бузи не мог точно сказать, что оно такое. Что-то свирепое и опасное, это точно, что-то, вероятно, проскользнувшее в дом, когда он наводил порядок во дворе. Но что это был за вид? Он понятия не имел. А самка или самец? Ну, запах явно был не женский. Запах не мог принадлежать ни одной кровати и ни одной женщине. Не сладкий и не острый. Нет, поначалу он был резким, туалетный, потом стал мягче. Запах не экскрементов. Не пота. Скорее смесь земли, плесени и крахмала. Картофельной кожуры. Кожа существа на ощупь была такой же ровной, такой же влажной, такой же чуть шершавой, как картофельная кожура. И обнаженной. Обнаженной, как кожура картофеля.
Очень скоро, возможно, через секунду, но точно до того, как зубы этого существа вонзились в его руку справа и что-то влажное и теплое – плоть к плоти – начало сдавливать его горло, Бузи знал уже достаточно, чтобы не сомневаться: это существо было ребенком. Детенышем рычащего, злобного существа, одержимого одним желанием: парализовать его, а потом бежать. Атака была решительной и молниеносной. Бузи все еще держал свою трость-колотушку, но не пытался ею воспользоваться, даже в качестве рычага, чтобы оттолкнуть от себя это животное, даже когда его зубы стали вонзаться ему в щеки и губы, а его руки – нет, не руки, когти – стали рвать его шею. Он не стал пользоваться колотушкой, потому что (хотя он сразу же почувствовал расчетливость и силу в этом тощем теле и его первобытную ярость, которая делала ребенка способным убить за корку хлеба) на самом деле не испытывал особого страха и даже ненависти. Одно только мельтешение мотыльков и вихрящийся, рычащий ореол влажного воздуха. Бузи казалось – по крайней мере задним числом, – что он просто стал частью чего-то дикого, древнего и вымирающего. В этом не было ничего личного. Они не были врагами. Да и во всем этом в некотором роде не было ничего человеческого.