поднялись и опустились закрылки, что-то утробно загудело, стрельнуло. Из окон, у которых сидели, вцепившись в сидения (больше не за что было держаться), ребятам было видно, как сначала медленно пошли лопасти пропеллера, затем двигатель чихнул дымком, даже огнём, винт закрутился быстрее, превратился в четко очерченный след, и как-то вдруг стало понятно, что двигатели (а самолёт был двухмоторным) взяли силу, и им стало хорошо, привычно работать. Их рёв передался всему корпусу, ударил по ушам, всё превратилось в вибрацию и нетерпение, закрылки опустились, взлётная сила потянула было ребят с сидений, но они держались, крепко вцепившись в сидения под собой. Самолёт качнулся и, ускоряя бег, покатил по полю, которое почти сразу превратилось в серо-зелёную полосу, на которой ничего не было видно по отдельности. Двигатели ещё поддали рёву, отчего выровнялся пол самолёта, и сидения стали ровными, и вдруг и сразу закончилась тряска, шум, стук каких-то деталей самолёта, где-то внутри живота появилось новое, незнакомое и немного неприятное ощущение слабой тошноты. Это самолёт оторвался от земли. Стали видны следы колёс самолётов на ВПП, пятна травы, стволы лиственниц на границе аэродрома, сама земля замедлила бег и стала удаляться. Пол накренился и даже полез куда-то вбок, а земля за окном просто пропала. Но ребята уже знали, как держаться, и смотрели в окно, где земля, эта твердь и надёжа, изменяла своё положение в пространстве и оказалась почему-то параллельна квадратным окнам самолёта, затем накренилась в другую сторону и снова исчезла, оставив ребятам только небо с курчавыми облаками. Не успели толком рассмотреть их, как вернулись и земля, и небо и пол в самолёте оказался на своём месте. И не так заметна стала вибрация: она улеглась и стала меньше, однотоннее и приятнее на слух. Было приятно понимать, что происходила она от двигателей, которые работали ровно и уверенно тянули и ребят, и начальников в шляпах, и мешки с картошкой всё дальше от земли! В животе изменилось ощущение, с ним можно было уже мириться! И говорить можно было не так громко и не на ухо. Ребята отвернулись от окна, где щека к щеке наблюдали за поведением земли, посмотрели радостными глазами друг на друга, и Матвей протянул уважительно к происходящему фразу, которую слышал в кино:
– Чтоб я так жил!
Пассажиры в шляпах уже сидели ненапряжёнными. Женщины отстегнулись и о чём-то переговаривались, всё встало на свои места, и можно было, не отвлекаясь, смотреть это великое кино за окнами самолёта. Кто-то из старших геологов, как и ребята, смотрел в окна на проплывающую тайгу, поблескивающие змейки рек и ручьёв, которые так неожиданно много петляли внизу, что казалось, что текли безо всякой цели – куда выпалит. Другие уже сидели с закрытыми глазами. Возможно, что, привыкшие к этим речным и таёжным красотам, спали от усталости, от мерного гуда двигателя и от того, что в самолёте самое место выспаться. А за окном, сколько хватало глаз, увалы гор, сопок и мягкое покрывало зелёной тайги над всем этим совершенно бесконечным пространством. Только у рек и ручьёв тайга останавливалась и тоже смотрела, как бегут, журчат и спешат воды. Долины рек были то совсем узкими, то разбегались
