Из этого самого борделя – и прибежала рано утром растрепанная девица:
– Доктор, пойдемте скорее! Марта рожает…
– Иди, Яси, – разрешил де Лион, не отрываясь от сложного трехколодного пасьянса, которому посвятил он всю ночь, – Хоть какое-то событие…
Яков собрал саквояж, накинул плащ. В саквояже прятался предмет его гордости – акушерские щипцы, собранные по чертежу, якобы краденому в Британии у самих господ Чемберленов. Молодому доктору не терпелось пустить их в дело. Прежде как-то не доводилось – бабы словно сговорились, рожали легко и быстро.
– Отчего вы не перенесли ее в комнату? – доктор подивился, что бедняга Марта рожает внизу, в прихожей, на диванчике перед самой лестницей. Рядом с роженицей хлопотали две девки и русская акушерка – старуха с отпечатавшимся на лице многолетним алкоголизмом.
– Как воды отошли – побоялись наверх тащить, а теперь и поздно уже, – призналась хозяйка, тощая, как спица, фрау Глюк, наверняка мерзавка сама запретила тащить роженицу наверх – чтоб не пачкать комнат, – да и утро раннее, клиент всего один, и он не против, даже платит – чтобы смотреть.
Яков краем глаза глянул наверх – на галерее, облокотясь на перила, стоял, и в самом деле, какой-то господин, но времени не было любоваться на этого идиота, пришла самая пора для щипцов.
– Полотенце, воду! – приказал молодой доктор, и девицы метнулись на кухню, – Давно началось? Почему прежде меня не вызвали?
– Так шло все как надо, только, видите – головка застряла, – начала оправдываться фрау Глюк, акушерка же молчала с тупым выражением лица, видно, не понимала по-немецки.
– Что за говно в родовых путях? – Яков посветил между раздвинутых ног – там, в глубине, кроме черной застрявшей головки, насыпано было что-то желтое, – Что за кристаллы, ведьма? – грозно по-русски спросил он акушерку, и та проблеяла почтительно:
– То сахарочек, батюшка, ребеночка на свет выманивали…
– У-у, идолище! – Яков со злости даже замахнулся на дуру щипцами, потом спросил роженицу, – Марта, есть у тебя – венера какая, чтоб я знал?
Марта ему не отвечала, только орала охрипшим от натуги голосом, но ответила фрау Глюк:
– У Марты сифилис, доктор. Год или полгода – она не признается.
«Хорошо, что мы к ней не ходили» – подумал Яков и сказал вслух:
– Бережно придется тянуть, кости плода при сифилисе крайне хрупки.
И – сглазил. Все случилось – как и рассказывал он потом профессору Бидлоу – и голову раздавил, и вытаскивал младенца из материнского чрева по кускам. Был младенец, на самом деле, не жилец на белом свете – при таком-то сифилисе, но Яков все равно не любил те роды вспоминать. И орущую Марту, и дуру акушерку с ее «сахарочком», и паршивку Глюк. И, главное, любопытного