– А потом?
– Сдохну…
– И это всё из-за неё?
– Да.
– Любовь спасает, а в твоём случае – она смертельна.
– Я в такой депрессии, если бы ты знал…
– Рома, вижу по лицу.
– И я это вижу в зеркале, но остановиться не могу. Мне ничего не интересно. Я не хочу читать, я не хочу куда-нибудь ехать, я не хочу есть, я не хочу смотреть футбол. Я не хочу… Хочу вечно пива. И чтобы не так скучно было – смотрю телевизор. Всё подряд смотрю.
В тот вечер я подумал, а я чем отличаюсь? Ничем! Разница только в том, что работаю. Иначе – не проживу.
– Жить не страшно? – спросил я.
– А ты у себя о том же спроси, – парировал он.
Я отхлебнул остаток пива из кружки, подумал и сказал:
– Трудно отвечать за двоих. Думаю, больше всего я боюсь самого себя, а не жизни – я сам для себя не изучен.
Рома смолк. Он тяжело вернулся из прошлого в настоящее. Это было видно по его глазам: когда он рассказывал – взгляд его протрезвел. А теперь становился мутным.
Бармен спросил:
– Это всё?
– Да.
– А что произошло с той Аней?
– Я на ней женился.
– И?..
– Она была самоуверенна, я же сказал.
– Не понял, извини…
Рома поднял на бармена глаза, всё это время он смотрел куда-то в пол. Они слезились.
– Нет её, разбилась на машине. Не вошла в историю раньше, чем могла не войти.
– Грустная история…
– Это не история, друг, это жизнь. Она не любила меня, поэтому продолжала пить своё любимое пиво, «Брандмейстер»… Я пойду, налей-ка ещё…
Возле выхода Рома остановился. Несколько человек вошли в бар.
– Поэтому я живу возле кладбища, моё окно выходит прямо на её могилу… А я её любил, – сказал Рома бармену, но тот его не услыхал, он был занят, принимал заказ у новых посетителей.
Огни притона
1
– Эдик!
Тишина.
Она оставила кастрюли на кухонном столе, вошла в комнату, повторила:
– Эдик, не слышишь, что ли? Мне тебя, Эдик, нужно вот на что: что мы ужинать с тобой будем? – Жанна, тридцатипятилетняя женщина, сохранившая фигуру двадцатилетней девушки, потому что бог не дал детей (а может быть, не в боге дело было), но уже уставшая от жизни – лицо и шея выдавали возраст, – обратилась к мужу. – Давай, иди за хлебом, не ленись, я картошки пожарю. – И достала из валявшейся на журнальном столике дамской сумочки кошелёк, выудила последнюю крупную купюру, мелочи не хватало на хлеб. – Сдачи, чтоб вернул, – уточнила она. – А то не дотянем – когда аванс дадут?
– Дней через десять, – Эдик потянулся в кресле, выключил телевизор, показывали новости, сладко зевнул (так зевают все, даже те, кто ложится спать, зная, что завтра утром его расстреляют) и добавил: – Кому на Руси жить хорошо – те уже в Лондоне, остальные пока в Кремле, – этими словами он хотел показать невидимому слушателю, не супруге –