– После, после с тобой поговорим, – бросил он Сваневичу в нетерпении, – а теперь поезжай, государь мой, поезжай с богом. Видишь, как оно всё повернулось?!
Зная крутой нрав отца, Мария Кириловна не посмела перечить ему второй раз: довольно казалось и того, что Кирила Петрович не отказал жениху. Сваневич же мигом возненавидел Дубровского и охотно вступил бы в карательное войско Троекурова. Однако его ждали в родительском имении, откуда надлежало поторапливаться в Петербург, и Сваневичу пришлось уехать – после нежного прощания с Машей и обмена клятвами…
…а Кирила Петрович уже забыл о молодых людях и мерял залу тяжёлыми шагами, продолжая свистать в раздумьях о свирепой мести. Но тут он взглянул нечаянно в окно – и мысли его приняли другое направление.
Троекуров увидел, как у ворот остановилась тройка. Плюгавый человечек в кожаном картузе и шинели грубого сукна, выйдя из телеги, направился ко флигелю. Кирила Петрович узнал заседателя земского суда Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед барином.
– Здорово, как, бишь, тебя зовут, – сказал ему Троекуров. – Зачем пожаловал?
– Я возвращался в город, ваше высокопревосходительство, – благоговейно отвечал Шабашкин, отвешивая поклон за поклоном. – Ехал мимо и зашёл к приказчику узнать, не будет ли какого приказания от вашего высокопревосходительства.
– Очень кстати заехал, как, бишь, тебя зовут; мне в тебе нужда. Выпей водки да выслушай.
Глава XI
По осени жизнь Владимира Андреевича Дубровского сделалась более строгой. Он уже залечил рану и воротился к службе, а кроме того, ему пришлось умерить своё шалопайство из-за баронессы фон Крюденер и великого князя Михаила Павловича, командующего Гвардейским корпусом.
Великий князь доводился младшим братом предыдущему императору Александру, нынешнему императору Николаю и польскому наместнику великому князю Константину. За сентябрьский штурм Варшавы и приведение Польши к покорности Михаил Павлович удостоен был звания генерал-адъютанта. Теперь он занялся порядком в столице, сделавшись грозою гвардии и – как говорили – вообще всего в Петербурге, что носило мундир.
Гвардейцы меж собою прозвали великого князя Мишкой рыжим. Его боялись как огня и старались избегнуть всякой уличной встречи с ним: Михаил Павлович был беспощаден к любому нарушению и примерно наказывал даже за расстёгнутую пуговицу на мундире.
– Государь должен миловать, а я карать, – говорил великий князь. Всякую свободную минуту он прогуливался вдоль центральных улиц, зорко поглядывая по сторонам. Саженный рост выдавал его издалека…
…но Дубровский, идучи Невским проспектом, заметил