Александр Печерский всю жизнь писал одну книгу. Это не что иное, как материализация расхожей цитаты про то, что каждый человек может написать одну книгу – книгу своей жизни. Он, конечно, далеко не каждый, и созданная им книга – великая книга.
Явление героя
Была ли на самом деле история с пнем, а если была, то такая ли, – трудно сказать. Но что-то наверняка было, чем-то Печерский привлек к себе всеобщее внимание всего за неделю с момента прибытия.
Печерский свидетельствует: “Лагерники говорили, что наш эшелон был первым эшелоном, прибывшим из Советского Союза, а затем, по-моему, все остальные эшелоны прибывали именно из Советского Союза”.
Из очерка Каверина и Антокольского “Восстание в Собибуре”, опубликованного в журнале “Знамя” в 1945 году: “Появление военнопленных с Востока, красноармейцев и офицеров, произвело огромное впечатление в лагере. К новоприбывшим потянулись жадные, любознательные, ждущие, надеющиеся на что-то глаза”. Перед этими глазами в книге Рашке появляется Печерский “в офицерском кителе и с харизмой”. Какой такой китель на нем был – не знаю, скорее всего, Печерский выделялся среди военнопленных вовсе не кителем, а ростом, статью и уверенностью в поведении, так что старые лагерники поняли: это русский офицер. Печерский “всегда выделялся, – вспоминает Семен Розенфельд, – он был высокий, красивый, очень развитой парень”.
“В моей памяти он навсегда останется сильным, подтянутым военным офицером. И в Ростове, несмотря на 70 лет, его фигура оставалась прямой, подобранной, а осанка была какой-то командирской”. Так Томас Блатт описывает свои впечатления от встречи с Печерским в 1980 году. Когда он четверть века спустя, седой и побитый жизнью, появлялся на пороге кабинета Михаила Лева в редакции журнала “Советише геймланд” (помню, она располагалась рядом со знаменитым чайным магазином Высоцкого, где теперь очередной бутик), редакционные машинистки просили не закрывать за ним дверь – “иначе не будем печатать”.
Действительно, он сразу бросился в глаза населению лагеря или так воздействует на память совершенный им подвиг, доподлинно установить невозможно – в этом специфика всякого “человеческого документа”. Несомненно лишь то, что прибытие советских военнопленных как монолитной группы, обладающей боевым опытом, повысило моральный дух узников Собибора. Уж очень отличались они от старожилов. Последние еще до лагеря не один год провели в гетто и были чрезвычайно измучены. Сказывалось время унижений и оскорблений. Многих сдерживали семьи, вместе с которыми их депортировали в лагерь. Люди были настолько замордованы, что, когда 14 октября 1943 года настал час постоять за себя, полторы сотни