– Ну, придумай что-нибудь еще, ты же можешь, – наконец, в темноте раздался ее голос. – Не стой так, а то я сойду с ума.
Я не знал, что делать, пребывая в полном отчаянии. Вокруг нас царила такая тишина, что звенело в ушах. Вдруг, прислушавшись, мы уловили неясное пенье. Откуда-то издалека доносились то ли детские, то ли женские голоса. Судя по монотонной мелодии, исполнялась какая-то бурятская песня, похожая на ёхор.
– Ты слышишь? – спросила меня, обрадовавшись, Лена. – Значит, не все люди погибли. Похоже, что песня доносится из того бурятского села.
– Оймура, – вспомнил я его название. – Идём.
И мы двинулись по направлению звучащих голосов. Вскоре наша палка уперлась в деревянную стену. Это была рубленая шестиугольная бурятская юрта. Мы ощупью стали обходить ее один угол за другим, но конца-края ее не было.
– Да где же двери? – вскричал я, теряя терпение.
– Похоже, что у этой юрты нет входа, – сказала Лена.
– He может быть! Не могли же буряты, построив юрту, забыть прорубить вход, – сердился я.
Вдруг над самым моим ухом раздался дикий хохот. От неожиданности я вздрогнул.
–Что это? – испуганно вскрикнула Лена.
– Не знаю, – произнес я шепотом, поймав в темноте ее руку.
Я чувствовал, как Лену охватила дрожь. В эту минуту и мне самому было не лучше. Пение и детские голоса доносились со стороны темнеющих на фоне тумана строений. В селе воздух показался мне более разряженным, я задыхался. Так мы некоторое время стояли возле шестиугольной юрты без дверей и окон, напрягая слух и всматриваясь в сторону темных построек, как вдруг на соседней юрте, которая тоже казалась необитаемой, появился квадрат света, и из него вышла странная старуха с седыми волосами. Она была сгорблена в три погибели, но на ней красовалось чудное бурятское национальное одеяние. Длинный халат, вышитый бисером, был подпоясан зеленым длинным кушаком, из ушей, с плеч и ниже подбородка свисали серебряные украшения, носки унтов загибались кверху. Старуха держала во рту серебряную трубку. Какое-то мгновение её освещал квадрат света, затем он захлопнулся, и опять все погрузилось в мрак, только огонек трубки и звук мерно покачивающихся побрякушек выдавали во тьме траекторию ее движения. Но перед тем, как потухнуть свету, я заметил, что она посмотрела в нашу сторону каким-то странным проницательным взглядом, ничего не сказала и пошла, ковыляя, своей дорогой. Пение и детские голоса мгновенно прекратились. Мы слышали лишь шарканье подошв ее унтов и побрякивание серебра. Поддаваясь какому-то инстинктивному чувству, мы последовали за ней. Ни я, ни Лена не проронили ни слова. Старуха пересекла довольно просторный загон для скота, огороженный жердями, обогнула строение, напоминающее общественный амбар, миновала колодец и остановилась возле плетня на окраине села.
– Вы из какой деревни? – спросил ее старческий голос, напоминающий скрип мельничных жерновов.
Мне показалось, что она спрашивает темноту, так как она стояла к нам спиной.
– Мы не из деревни, – ответила Лена. –