– Что же мне от князя, батюшки твоего, будет? Что есть, убьёт! Сгубил тебя, Мирослав Святославович, не сберёг я!
Однако чудён был холоп, Мирослав даже позабавился. Это что ж получается – служка этот мнил из себя охранника княжеского сына? Смешно, ничего не скажешь.
– Кожу сдерёт, бороду вырвет. Ты живи, княжич, главное, держись. Можа за помощью мне? Дюжа далеко же не ушли, поди рядом будем, я по реке-то, что рядом журчит, и выйду.
– Ага, выйдешь прямо к татям в зубы, как раз пополудничают тобой, не побрезгуют – это я тебе обещаю. Река эта, олух, ведёт прямо в сердце леса, – напомнил Мирослав.
– Если ты, княжич, помрёшь, то я прямо камень на шею и в воду…
Мирослав сделался серьёзным, прожигая холопа безродного гневным своим взглядом. Невыносимы княжичу малодушие и трусость, так что он зубами заскрипел, а на душу омерзение легло. Кнута рядом нет, а то бы он огрел холопа беспутного по хребту до крови. Но ныне у княжича сил не имелось не то, чтобы за кнут схватиться, даже чарочку поднять – и то не смог бы.
– Помолчи, – только и прошипел Мирослав сквозь зубы. – Голова заболела от тебя. Сопли пускаешь, как баба, как молокосос сопливый… замолчи или сам тебя утоплю, а прежде бороду выдеру.
Твердош так и захлопнул рот, задрожали губы.
– Прости, княжич, – холоп снова упал, стукнувшись лбом о пол.
– Недаром тебя Твердошом прозвали, лоб, как орех, твёрдый, так и пол им испортишь, – усмехнулся княжич.
– Прости тугодумца несчастного, брешу я почём зря, от страха не разумею ничего.
Мирослава заворотило, и ком дурноты подступил прямо к горлу.
«Вот мука-то! – взмолился только княжич, закатив глаза. – И так мочи нет, ещё этот дурак».
– И дёрнул меня леший взять тебя, – злость придала Мирославу немного сил, он попытался подняться.
Встать удалось, и он направился к выходу.
– Ты куда, княжич?
– Воздухом подышу, тошно мне от тебя, – проговорил он ослабшим голосом.
– Боги, не оставьте, смилуйтесь… – затараторил Твердош, но Мирослав его больше не слышал.
В глазах полетели чёрные мухи, а клеть поплыла, княжичу всё же удалось устоять на ногах, благо успел он ухватиться за косяк дверной рукой здоровой. Вышел на порог, не забыв пригнуть голову, чтобы не садануться о притолоку. Нет, притолока не низкая и вполне себе высокая, но Мирослав привык, что балок в каждой простолюдинской избе ему приходилось остерегаться из-за своего высоко роста, коим он пошёл в отца, князя Святослава. В хоромах – иное дело. Дверные проёмы не только высоченны, но и широки. Избы тесные, игрушечные, только для челядинцев, которые привыкли по делу и без дела гнуть спину да лбом пол бить, от того они и рождались малорослые.
Солнечный свет обжёг глаза. Княжич огляделся. Мохнатые сосны с вётлами в бахрому заслоняли старенький обветшалый