В пятнадцать лет Боб целый год увлекался боксом, ходил в секцию, даже подавал какие-то спортивные надежды, участвовал в соревнованиях. Но в шестнадцать лет он охладел к боксу и занятия бросил.
Володя же хорошо помнил тот год, с пятнадцати до шестнадцати лет, когда он постоянно подвергался нападкам дворовой шпаны. Их было много, а он один, поэтому Володя приходил домой с разбитой физиономией чуть ли не каждый день. Через год главного хулигана, Сливу, посадили, и нападки на Володю как-то сами собой прекратились.
Была ещё масса маленьких знаков, которые подтверждали Володину догадку о незримом их родстве с Бобом: у них одновременно чесался нос, они одновременно и одинаковым жестом подносили ко рту бокал с одинаковым пивом, они любили одинаковую музыку, им нравился один тип женщин. Что там говорить, каждая мелочь буквально кричала об этом странном зеркальном сходстве.
При более внимательном рассмотрении их можно было бы принять за однояйцовых близнецов, которых разлучили в младенчестве. Но такую детективную историю Володя сразу начисто отмёл. Поскольку уже в детстве его ум имел философский настрой и его волновали вопросы жизни и смерти, маленький Вова довольно часто расспрашивал мать об обстоятельствах своего рождения. В зависимости от возраста ему выдавались различные кусочки мозаики, которая постепенно складывалась в картинку его рождения. Мать рожала Вову долго и мучительно. Никто тогда ничего не обезболивал, об эпидуральной анестезии и слыхом не слыхивали. Поэтому мать честно отмучилась почти сутки. Вся загвоздка была в том, что Володя шёл не как все дети – строго головой вперёд, а зачем-то решил помочь себе ещё и плечом. Щипцы накладывать не хотели, ведь тогда вероятность рождения нормального ребёнка была бы катастрофически мала. В результате он всё-таки родился самостоятельно, хоть и с переломом ключицы. Но это такая мелочь по сравнению с возможным слабоумием! Его героическая мать всё это время была в сознании – конечно, скорее всего, не в таком ясном от жуткой боли, но всё же… Но всё же ни о каком близнеце и речи быть не могло. Мать бережно хранила клеёнчатые оранжевые бирочки с марлевыми завязками, которые привязывались на ручки или ножки младенчика, чтобы его не перепутать с другими такими же младенчиками. Сохранилась старая фотография, где счастливая мать стоит на фоне серого параллелепипеда – здания роддома – и держит в руках кулёк с Володей. Нет, никаких загадочных историй ни в роддоме, ни за стенами его произойти не могло. Мама, с её безумной любовью и опекой, никогда бы не отказалась от второго близнеца, если бы он родился. Да в те времена ещё никому и не приходило в голову продавать детей за границу или отдавать их туда на усыновление.
Значит, оставалось предположить одно: природа так удивительно повторила сама себя в зеркальном отражении. Ведь и в зеркале – вроде бы