(31) / Командир / мы вроде ничего не нарушили? / мы сейчас покажем документы / (жена достает документы и протягивает инспектору) / мы можем ехать? //.
Таблица 1.2
Виды социальной интеграции, объективирующиеся в русской коммуникативной практике
Подобный пример из НКРЯ: муж и жена вместе едут в автомобиле, он, насколько понятно из контекста, – за рулем, она – рядом. Он перестраивается в другую полосу движения, при этом жена, обозначая субъектов действия, употребляет местоимение мы:
(32) // [Жена, жен, 33] … [нрзб] / да? … Собственно говоря… [нрзб] Это мы на какую …[нрзб] [Муж, муж, 32] Че такое? [Марина, жен, 32] Там может авария какая-то впереди // (Дружеское общение, разговор о подруге // ДВГУ, База данных «Речь дальневосточников», 2009).
Таким образом, мы видим, как говорящий, являясь не субъектом деятельности, а только ее наблюдателем, причисляет и себя к категории деятелей посредством использования местоимения мы. Отметим, что в ситуациях использования псевдоагентива говорящий реализует коммуникативную роль защитника, опекуна, т. е. человека, обладающего большим опытом и возможностями.
Проведенный анализ позволяет констатировать, что в контексте эмпатически окрашенной социальной интеракции в модусе повседневности, когда два или несколько человек тесно связаны между собой отношениями социальной зависимости (ты слаб – я забочусь, ты зависим – я решаю; ты неопытен – я опекаю; ты есть часть моей группы – я есть часть твоей группы), интерсубъектная реальность деятельности концептуализируется как некое гомогенное пространство деятеля, где реальный субъект действия теряет свою значимость, а участники интеракции образуют единое субъектное целое, в рамках которого фокус деятеля может свободно перемещаться. При этом каждое смещение фокуса субъекта деятельности коррелирует с определенной коммуникативной ролью, которую берет на себя говорящий (я) – «ведущий за собой, лидер», «опекун», «сопричастный», а также с набором определенных речевых маркеров (табл. 1.3).
Таким образом, в практике формирования образа социального субъекта деятельности мы можем наблюдать такое поведение матери, которое ориентирует ребенка на усвоение этнических стереотипов поведения, в дальнейшем приводящих к концептуализации субъекта деятельности как категории с «плавающим» фокусом, где границы между я‒ты‒они размываются под воздействием другого структурирующего фактора – социальных отношений, что, в свою очередь, служит воспроизводству ключевой для русской культуры, для русской ценностной картины мира идеи соборности.
Приведем еще один пример. Речь пойдет о прагматике и семантике дискурсивного маркера скажи в речи матери и в аспекте русской коммуникативной практики в целом.
Мы уже упоминали о некоторых практиках материнского общения, в которых переход речи матери от роли собственно матери к речи от лица ребенка