Николай II воспринимал Столыпина, судя по всему, просто как энергичного, решительного чиновника-администратора, хорошо знакомого со всем, что происходило в стране. Петр Аркадьевич импонировал и личным мужеством. Назначая Столыпина главой Министерства внутренних дел, а спустя всего два с половиной месяца – председателем Совета министров, царь не догадывался об имеющемся у него потенциале политического лидера и яркого публичного политика с амбициями крупного государственного деятеля. В противном случае, конечно, на одной из ключевых должностей в структуре государственной власти оказался бы персонаж совсем другого склада. Благоприятно, как залог будущей покладистости министра, мог воспринять Николай II и продемонстрированную Столыпиным нерешительность: мол, он не уверен, что опыта работы в провинции будет достаточно в такое тревожное время, и, возможно, сначала было бы лучше поработать товарищем (заместителем) министра. «В конце беседы я сказал государю, что умоляю избавить меня от ужаса нового положения», – сообщал Петр Аркадьевич в письме супруге. Вынужденный подчиниться приказанию, Столыпин не испытывал ни особой гордости от столь ответственного назначения, ни «воли к власти»: «Вчера судьба моя решилась! Я министр внутренних дел в стране окровавленной, потрясенной, представляющей из себя шестую часть шара, и это в одну из самых трудных исторических минут, повторяющихся раз в тысячу лет. Человеческих сил тут мало, нужна глубокая вера в Бога, крепкая надежда на то, что Он поддержит, вразумит меня. Господи, помоги мне… я надеюсь пробыть министром 3–4 месяца. Выдержать продолжающийся шок, поставить в какую-нибудь возможность работу с народными представителями и этим оказать услугу Родине». Приходилось забыть о том, что еще совсем недавно губернатор Столыпин, не скрывая своего ощущения сильнейшей усталости, только и мечтал: «Лишь бы пережить это время и уйти в отставку, довольно я послужил, больше требовать с одного человека нельзя…»1[1].
Принципиальные политические уступки, вырванные у Николая II буквально под угрозой потери власти, в дни массовой всероссийской стачки, подразумевали переход от неограниченного самодержавия к «обновленному строю»: конституционной монархии с выборным народным представительством, обладающим законодательными полномочиями. Традиционные для России запоздалость и половинчатость реформ усугублялись дефицитом доверия к власти, сохраняющимся почти во всех общественных кругах, и недовольством самых многочисленных и активных социальных слоев населения. И Столыпин, быстро освоившийся в столичных придворных сферах и среди бюрократической элиты, преодолев самоощущение провинциала, заняв ключевые позиции премьер-министра и одновременно главы Министерства внутренних дел, попытался ответить на вызовы и общественные запросы – предложив политику модернизации в сочетании с «успокоением».
Столыпиным была сформирована системная программа либеральных реформ, не имевшая, по сути, аналогов в российской истории XIX – начала XX века по своей комплексности, не говоря уже о реальных шансах на воплощение (естественно, при определенных обстоятельствах). Историческая заслуга Столыпина состояла в том, что он аккумулировал в программе важнейшие элементы преобразований, потребность в которых давно назрела (роль «генератора» реформаторских мероприятий признавалась за ним отнюдь не всеми современниками). А главное – взяв на себя ответственность, искренне и энергично, особенно в первые годы, стремился продвигать осуществление этой программы. Помимо аграрной реформы (разумеется, одной из основополагающих и значимых в социально-экономическом отношении) программа предусматривала целый ряд преобразований, нацеленных на развитие институтов гражданского общества и укрепление принципов правового государства в повседневной практике носителей власти. Важное место занимали реформы местного управления и самоуправления, призванные оздоровить и одновременно упрочить «вертикаль власти», развитие земств, изменение судебной системы, преобразование силовых структур, формирование системы социальной защиты трудящихся слоев населения и т. д.
Примечательно, что Столыпин своим политико-психологическим обликом и стилем поведения сразу заявил о себе как о государственном деятеле нового типа, а не просто очередном представителе «сановной бюрократии». Неординарный масштаб фигуры становился еще более очевиден благодаря качествам блестящего публичного политика, которые раскрылись с первых же выступлений в Государственной думе.