Капитан Гарсия с перекошенным лицом и отвисшей синей челюстью, обнажившей желтые зубы, всё ждал, огромной лапой прижимая трубку к уху и окидывая тревожным взглядом «высоких гостей» диктатора. Он прекрасно отдавал себе отчет в исторической важности предстоящего события и был во власти противоречивых чувств: его обуревали восторг и патриотическая гордость, но в то же время он опасался непредсказуемых последствий. Впервые за всю историю страны должны были быть расстреляны американские граждане. Не просто убиты, как это уже случалось, когда страна оказывалась во власти анархии и на дорогах становилось небезопасно, а расстреляны официально, казнены по всем правилам, по приказу сверху. В этом было, конечно, нечто героическое, это было славное деяние, благодаря которому он, никому не известный капитан, мог стать выдающейся личностью, прославиться на весь мир. Но все это могло оказаться и неудачной попыткой государственного переворота, организаторы которого собирались таким актом показать странам третьего мира, а также прокубинским и прокитайским силам свою независимость от американского империализма, а потом, если всё обернется плохо, как в Сан-Доминго, в Гватемале или Боливии, свалить всю ответственность на личную инициативу какого-нибудь нижнего чина, действовавшего на свой страх и риск в сговоре с «подрывными элементами», дабы спровоцировать разрыв отношений с Соединенными Штатами. В таком случае и сам он непременно будет расстрелян. Капитан Гарсия был на распутье: ему предстояло стать либо героем национальной независимости, либо козлом отпущения. Единственное, что он мог сделать при столь важных исторических обстоятельствах, это надраться самым беспрецедентным образом за всю историю страны. Он уже протянул было лапу к бару, чтобы взять очередную бутылку, но его внезапно остановил раздавшийся с другого конца провода голос.
Он вытянулся по стойке «смирно».
– Да, господин генерал, – сказал он. – Жду ваших приказаний.
На этот раз никаких сомнений быть не могло: это был голос самого Альмайо.
– Слушайте меня хорошенько, кретин несчастный. Расстреляйте их всех, и немедленно. Вы поняли, Гарсия? Немедленно. Тела отвезите в горы, но недалеко. Не закапывайте их, как велел вам Моралес. Я хочу, чтобы их нашли. Сверните в сторону от шоссе на несколько километров и оставьте их там, на виду. Потом приедете и доложите мне лично. Повторите.
– Слушаюсь, господин генерал, – заорал Гарсия. – Расстрелять сейчас же. Трупы оставить в горах в нескольких километрах от шоссе. Все понял, господин генерал. Да здравствует революция!
Он продолжал стоять навытяжку, пока не услышал сухой щелчок на другом конце линии. Затем с почтительным изяществом оттопырив мизинец, положил трубку. После чего вытер лоб рукавом и повернулся к пассажирам. Он и так был уже достаточно пьян, а роль, которую ему предстояло сыграть в том, что он расценивал теперь, пользуясь терминологией, употреблявшейся до сих пор оппозицией, как «первый шаг