Пьер снял шапку, размотал шейный платок. В его красивом, отмеченном нежной чувственностью лице не было ни кровинки. В голубых глазах застыла безотчетная тревога.
«Святые небеса! Будь я на сорок лет моложе и так же хороша, как в молодости, я бы душу продала за один его поцелуй!» – подумала Матильда без тени стыда или смущения.
И тут же погладила Пьера по щеке, надеясь, что этот жест будет воспринят как материнский.
– Ничего не бойся! Я бы почувствовала, если бы Жасент угрожала опасность. Проходи, мой мальчик, присаживайся! Я налью тебе горячего чаю, и все сразу встанет на свои места.
Пьер согласился. Ему не придется больше ждать в одиночестве – уже это его успокаивало. Ни на мгновение он не заподозрил, что Матильда и сама начала волноваться.
«Где она, наша красавица? – спросила она себя. – Господи, защити ее! Сохрани ее для нас, мою Жасент, мою крошку!»
Глава 2
Из дома в дом
Пьер поднялся. Ему хотелось вернуться домой, на улицу Лаберж, несмотря на ласковые уговоры Матильды.
– Побудь еще немного, – предложила она.
Судя по всему, Жасент пришлось остаться у пациента и она вернется только завтра. Пьер, как мог, постарался скрыть тревогу, от которой сжималось сердце.
– Тебе предстоит провести еще немало бессонных ночей, мой мальчик, – вздохнула хозяйка дома.
Он с симпатией окинул ее взглядом: тяжелые черные косы с едва заметными ниточками серебристой седины, гордое лицо, темные, почти черные глаза, чуть надменный изгиб полных губ… В молодости Матильда, вероятно, была очень хороша собой, он и сейчас находил ее красивой, несмотря на неизбежные отметины времени.
– Вам, наверное, уже хочется спать, – сказал Пьер.
– Не так уж и хочется. Я немного отдохнула – по-своему – до твоего прихода.
– Вы говорите загадками, – попытался пошутить Пьер.
– Тут нет никакой загадки. Я часто раскладываю карты и получаю послания, или же ко мне приходят видения. Это очень изматывает, и я засыпаю – вот так, не вставая из-за стола.
Пьер вежливо кивнул и потянулся за курткой и рукавицами. Однако его рука повисла в воздухе: тишину зимней ночи разорвали глухие отголоски собачьего лая. Еще через мгновение послышался мужской голос.
– Руку даю на отсечение – это Одноглазый с твоей женушкой! – воскликнула Матильда.
– Ваша правда! Кто еще мог приехать в поселок на санях посреди ночи! – улыбнулся Пьер, хмельной от облегчения.
Он распахнул дверь и выскочил на крыльцо. К дому неслась запряженная в сани собачья упряжка, в лунном свете похожая на легендарное «заколдованное каноэ»[5]. Лица погонщика не было видно – его закрывал низко опущенный капюшон. Человек поднял длинную руку и помахал, но этот жест выглядел скорее угрожающим. Позади него, на санях, в ворохе мехов и одеял покачивались в такт движению два пассажира,