В воскресенье он отпросился у Ширяева на Моховую, к своему хозяину Энгельгардту. Среди панской челяди его старый друг-земляк Иван Нечипоренко, добродушный, спокойно-меланхоличный мужик.
– Будь другом, – говорит ему Тарас, – посиди спокойно и покури свою трубку. Я так тебя нарисую, выйдешь, как игрушечка на портрете, и ей-богу, табаку куплю.
– Ври, ври больше, – засмеялся Иван, – как не выйду – по затылку получишь.
Он сел, надулся, погладил усы, поправил чуприну, набрал сурового вида – так, ему казалось, лучше будет. Аж крякнул Тарас от удовольствия.
– Выйдет, Иван! Иван с Украины!
Схватил кисть – и вскоре с полотна смотрели лукавые, хитровато прищуренные глаза Ивана, и был весь он, как живой – хоть возьми, да и потрогай его крепкую загорелую руку.
Тарас не услышал, как к ним подошел сам пан, Павел Васильевич Энгельгардт.
– О, мой Перун! – выпустив дым из трубки, проговорил он. – Рисует! И как похоже. Пусть меня возьмут черти! Смотрите какой! Это же я его выучил, мой художник! Слушай ты, сбегай сейчас на Фонтанку, адрес запиши, возьми краски, кисти. Все, что там надо, и начнешь рисовать портрет пани Адели. Портрет для меня. Понимаешь?
Портрет Ивана он не закончил. Зато сколько знакомых дам пана пришлось с той поры рисовать Тарасу. Еще бы – «его собственный художник»!
Иногда он давал за портрет рубль, а иногда только ругал и делал дурацкие замечания, потому что совсем не разбирался в живописи.
Как-то Тарас нес портрет одной из этих дам и его остановил на улице молодой кирасирский юнкер.
– Ну-ка, голубь, покажи! И это ты сам нарисовал? Сколько ты возьмешь за портрет моей невесты?
Тарас уже знал, сколько может стоить такая робота, но разве мог он назвать более-менее пристойную цену? Он рад был каждой копейке.
– Пять рублей! – сказал он.
Юнкер был удивлен такою низкой ценой, но не мог не поторговаться. – Три!
– Пусть будет так!
– Я живу в Гатчине. Приедешь в воскресенье. Фамилия моя – Демидов.
Это было нелегко, но заработать всегда нелегко. Тарас несколько раз ездил рисовать портрет невесты Демидова. Как всегда, он сам увлекся работой, хотя «натура» ничего собой интересного не представляла. Еще и мать мешала:
– Зачем он ее делает такой бледной, разве нельзя на портрете наложить больше розовой краски? А этой родинки на носике вообще не надо делать. Ой, на портрете она какая-то долгоносая!
Панночка действительно была долгоносая, и с родинкой, и бледненькая, как петербургское утро. Но в конце концов это надоело Тарасу, – он и нос в сердцах укоротил, и щеки сделал порозовее. Панночка была в восторге, Демидов тоже.
Тарас выжидательно смотрел на жениха и невесту.
– Ах да, деньги! Приедешь на следующее воскресенье!
В то воскресенье Демидов пьянствовал с приятелями и о деньгах и вспоминать не хотел.