Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить. Карен Аувинен

план в стиле «дым и зеркала» развеялся в выпускном году, когда, поддавшись импульсу, я на один семестр поехала учиться за границу. Этот поступок был из тех, которыми, по мнению моего решительно «синеворотничного» отца, балуются только богатенькие детишки. Я воспитывалась в убеждении, что существует пропасть между моей жизнью и жизнью людей, у которых есть деньги, из чего следовал вывод, что я должна сидеть на своей стороне экономического разделителя и не рыпаться. Определенные вещи – учеба за границей, колледжи в другом штате, медицинские школы – не только недосягаемы, но и, как подразумевалось, мне не по уму. Я же упрямо паковала свои сумки.

      В Лондоне известный мне мир развернулся, и мой кругозор расширился. Я стала наблюдателем, отмечавшим детали британских диалектов и сленга, дивилась зданиям, построенным за столетия до всего, что я видела на Западе, и сельской местности, окрашенной никогда не тускнеющей весенней зеленью. Я опьянела от этих мест, обнаружив, что не все мыслят так, как люди у меня на родине. Возможно, дело было в восторге бунта: я раскрывала объятия запретному, я попирала одно из отцовских табу. Но столь же неопровержимым был тот факт, что перемена мест способствовала перемене во мне. Медицинская школа, с тревогой осознала я, была блефом.

      Чего я по-настоящему хотела – так это быть писателем. Еще один запретный плод.

      – И как же ты будешь зарабатывать деньги? – спрашивал отец пятнадцатилетнюю меня, когда я объявила, что перееду на Юг, чтобы писать рассказы, как Трумэн Капоте. Уже тогда я понимала, что ландшафт имеет значение.

      Вернувшись в Штаты, я рухнула с небес обратно на землю и шесть месяцев спустя получила диплом, не имея никаких планов. Мне потребовалось почти десять лет, чтобы собраться с мужеством и подать документы в магистратуру, потому что отцовский вопрос довлел: а что потом? В то время как мои братья, послушные долгу, выбирали профессии, женились и заводили детей, я жила одна в Боулдере и перебрала с десяток разных рабочих мест за то время, пока «самое дно» сражалось с моим лучшим «я». Я успела поработать водителем автобуса, директором летнего лагеря, координатором образовательных программ, поставщиком продуктов, поваром, ландшафтным дизайнером, продавщицей в пивном ларьке, ассистентом в женской клинике, делопроизводителем, рассказчицей, директором программы герлскаутов, а одно лето – «Келли-герл»[26]. Не готовая пожертвовать ради практичности факелом, который несла с того дня, когда удвоила сумму своего студенческого кредита, чтобы поучиться за границей, я вечно продиралась сквозь трудности, меняя адреса и жилье так же часто, как места работы.

      Я опьянела от этих мест, обнаружив, что не все мыслят так, как люди у меня на родине. Возможно, дело было в восторге бунта: я раскрывала объятия запретному, я попирала одно из отцовских табу.

      В эти годы единственной константой в моей жизни были леса. Я ходила в походы по всему Колорадо и части Юты – с подругами, а иногда и в одиночку. Однажды, став лагерем на