«Гойда!» И уж там и сям словно из-под земли выросли колья, и замерли на них, скорчившись, пытаясь продлить немногие оставшиеся мгновения, несколько дюжих мужчин.
В самой середине прямо перед глазами Артемия вознёсся вдруг огромный крест и склонилось набок перекошенное страданием чьё-то удивительно знакомое лицо.
Иоанн наблюдал, как расширяются глаза Артемия, с наслаждением, приговаривая тихо, то ли для себя, то ли для него:
– Смотри, смотри, отче! Что ты говорил о кресте и его деянии? Ах, как глубоко в душу запали мне те твои слова!
Ноздри царя раздувались, подёргивались в возбуждении, улыбка неимоверной радости переполняла его лицо. Но происходящее, видимо, всё ж казалось ему недостаточным, и он в нетерпении махнул несколько раз рукой. Опричники тотчас задвигались быстрее, движения их, и без того заученные, стали уж совсем суматошными, кого-то обливали составом огненным и поджигали, кого-то привязывали головой, ногами к конским хвостам и раздирали затем надвое, натрое. Грудных младенцев отрывали от матерей и подбрасывали в воздух, отталкивали при том друг друга с хохотом, загадывая, состязаясь, на чьё копьё они упадут.
Каждый старался доказать чем-то царю своё усердие, и скоро у его ног уже выросла гора из отрезанных ушей, носов, голов.
Доведённый до крайней степени возбуждения, Грозный не выдержал и, охваченный общим рвением, сам ворвался в толпу с мечом, ослеплённо нанося удары направо и налево.
Артемия трясло, лицо его было искажено невыносимой мукой, глаза всё более застилались кровавым маревом, пока марево то не сделалось кромешным и уж ничего за ним не стало видно. Плач, крики, мольбы в ушах Троицкого внезапно угасли, и в наступившей вдруг тишине расслышался тихий, измождённый страданием, стон. Он проникал всё глубже в сознание Артемия, пока не объял его целиком…
…Он поднялся с пола, дрожа от холода, увидев себя распростёртым ниц перед божницей. Было тихо, покойно в доме князя Юрия, всё укуталось глубоко в сладких покровах ночи.
– Сон кровавый, сон кровавый, – с болью и смятением шептал старец, немного оправившись, войдя в себя. И на миг просветлело ему, полегчало, поворотился он к лику на иконе, и губы его зашевелились, привычно складывая слова молитвы. Но уж вновь наваливалась на него непонятная, глухая тоска. И опять вдруг возник в его ушах тот стон.
Он не мог ошибиться, стон действительно был где-то рядом. «Артемий, Артемьюшка!» – послышалось ему неожиданно в этом стоне. Троицкий поднялся с колен и пошёл в направлении доносившихся звуков. В отсветах догоравшей свечи он увидел то лицо, которое показалось ему столь знакомым, но теперь он догадался, кто перед ним: то было лицо Матвея Башкина.
Тело Матвея в бессилии было распростёрто на полу, Артемий чуть было не споткнулся о него.
– Ты