В этом корни современного сатанизма, в большинстве случаев, по крайней мере; потому что без попа, оскорбляющего святыню, нет зрелого сатанизма.
– Но чего же они хотят, наконец, эти священники?
– Всего, – сказал Дез Эрми.
– Как Жиль де Ре, который в записках, подписанных собственной кровью, требовал от дьявола «Знания! Могущества! Богатства!», всего, что всегда жаждало человечество.
V
– Входите скорей и обогревайтесь; ах, господа, мы, в конце концов, рассердимся, – говорила госпожа Каре, видя, что Дюрталь вытаскивает из кармана завернутые бутылки, а Дез Эрми кладет на стол маленькие перевязанные пакеты, – право же, вы тратите слишком много.
– Но если нам это нравится, мадам Каре, а где же ваш супруг?
– Он наверху с самого утра, он не может успокоиться.
– Боже мой, – сказал Дюрталь, – сегодня ужасно холодно, башня вряд ли особенно приятна в такую погоду.
– Да, он не за себя беспокоится, а за свои колокола. Но раздевайтесь же.
Они сняли пальто и подошли к печке.
– Здесь нежарко, – продолжала она, – чтобы обогреть это помещение, надо топить без перерыва день и ночь.
– Купите переносную печь.
– Нет, ни в каком случае, здесь задохнуться можно будет.
– И это, во всяком случае, было бы неудобно, – сказал Дез Эрми, – потому что здесь нет камина. Правда, если бы удлинить вытяжную трубу печки и провести ее оттуда до окна… кстати, по поводу этих приспособлений, отдаешь ли ты себе отчет, Дюрталь, как эти безобразные железные колбасы соответствуют утилитарной эпохе, в которой мы живем.
Подумай об этом; в этом изобретении вполне выявил себя инженер, которого оскорбляет вид предмета благородной и радостной формы. Он нам говорит: вы хотите тепла, вот вам тепло – но ничего больше; не должно существовать ничто приятное для глаза. Нет больше поющих и потрескивающих дров, нет приятной легкой теплоты! Польза, без фантастики прекрасных огненных языков, вырывающихся из гулкого костра сухих поленьев!
– Но разве же нет печей, в которых виден огонь? – спросила госпожа Каре.
– Да, но это еще хуже! Огонь за слюдяным окошечком, огонь в тюрьме, это так грустно! Ах! Славные вязанки деревенского хвороста, сухая виноградная лоза, которая хорошо пахнет и золотит комнаты своим пламенем! Современность все изменила. Роскошь, которой пользуется беднейший крестьянин, доступна в Париже только людям с порядочной рентой!
Вошел звонарь; со своими взъерошенными усами, усеянными на концах волосков маленькими белыми шариками, в вязаной шапке с наушниками, в бараньей шубе, в подбитых мехом рукавицах и теплых калошах, он походил на самоеда, явившегося с полюса.
– Я не подаю вам руки, – сказал