и указывая им, где и как нужно копать, чтобы высвободить из-под толщи песка руины древних строений. Местные жители в куфиях
[112] начинали работу на холодном рассвете, чтобы закончить ее до полдневной жары; они копали по указаниям французских, немецких, испанских или итальянских ученых, многим из которых не было и тридцати лет; чаще всего они работали бесплатно, лишь бы приобрести опыт раскопок на том или ином телле
[113] Сирийской пустыни. У каждой страны был свой участок на территории, простиравшейся вдоль берега реки до бесплодных земель плато Джезире на границе с Ираком: у немцев – Телль-Халаф и Телль-Бья, включавший в себя месопотамский город с нежным названием Тулул; у французов – Дура-Европос
[114] и Ма́ри
[115]; у испанцев – Халабия
[116] и Телль-Халула
[117], и так далее; каждая группа ревностно охраняла от других свои развалины, как дети оберегают свои шарики для игры, но едва вставал вопрос о получении денежных субсидий из Брюсселя, как все они тут же объединялись, ибо давно уже поняли, что главная выгода таится не в земле, а в сейфах Европейского сообщества. Бильгер чувствовал себя здесь вольготно, как рыба в воде; нам он казался эдаким Саргоном
[118], повелителем всех этих трудяг: оценивал ход работ, найденные артефакты, планы, называл рабочих по именам – Абу Хасан, Абу Мохаммед; и хотя местные получали за свой труд жалкие гроши, все-таки это было гораздо больше, чем платили на какой-нибудь современной стройке; вдобавок им было куда интереснее работать на «этих франков», в их «сахарах»
[119] и шейных платках кремового цвета. В этом и заключалось великое преимущество «восточных» раскопок: если в Европе археологам пришлось бы, в силу жалких ассигнований, копаться в земле собственноручно, то здесь, в Сирии, они могли позволить себе, по примеру своих достославных предшественников, поручить эту низменную задачу местным жителям. Как говорил Бильгер, цитируя героев фильма «Хороший, плохой, злой»
[120], «люди делятся на две категории – на тех, у кого есть револьвер, и на тех, кто копается в земле». В результате европейские археологи овладели арабским языком в чисто специфической, конкретной области: копать здесь, расчистить там, лопатой, мотыгой, маленькой мотыгой, лопаточкой (расчистка кистью была прерогативой белых людей), копать
осторожно, расчистить
быстро; нередко можно было услышать вот такие диалоги:
– Копать на метр в глубину.
– Хорошо, шеф. Большой лопата?
– Э-э-э… большой лопатой… Нет, не большой лопатой. Скорее мотыгой.
– Большой мотыга?
– Э-э-э… большой мотыгой?.. Нет, маленькой мотыгой.
– Значит, на метр в глубина, маленький мотыга?
– Na’am na’am. Chouïa chouïa[121], тебе ясно? Только не спеши, – не дай бог, обрушишь мне эту стенку, о’кей?
– Да, шеф.
Разумеется, при таких условиях случалось много недоразумений,
