Компас. Матиас Энар

в первый раз мелодия в этой странной аранжировке прозвучала в унисон, из-под шестнадцати рук; затем, после аплодисментов, музыканты снова уселись на свои места и заиграли тот же марш, но уже в шутливом ключе: Жанна Мари Дарре[83] «путала» ноты, Раду Лупу[84] извлек откуда-то феску и нахлобучил на голову – вероятно, желая показать, что он, румын, здесь ориентальнее всех; он даже вынул из кармана сигару и закурил ее, ухитряясь при этом что-то играть и одновременно стряхивать пепел на соседей, к великому неудовольствию сидевшей рядом Алисии де Ларрочи[85], которая не находила ровно ничего смешного в этой какофонии с диссонансами и фальшью, как и бедная Джина Бахауэр[86], чьи руки казались до смешного крошечными в сравнении с ее грузным телом; несомненно, «Турецкий марш» – единственная пьеса Бетховена, над которой они могли позволить себе так порезвиться, хотя втайне, вероятно, мечтали повторить сей подвиг, например, с одной из баллад Шопена или с сюитой для фортепиано Шёнберга; хотелось бы услышать, что способны привнести в эти произведения юмор и клоунада. Кстати, вот и вторая тема для статьи – намеренные искажения стилистики и ирония в музыке XX века; правда, сама идея не нова, – по-моему, на нее уже кто-то замахнулся: нечто подобное, как мне смутно помнится, написано (но кем?) по поводу иронии у Малера.

      Что меня поражало в Саре, так это ее эрудиция – любознательность и эрудиция; я отметил это еще в Хайнфельде: перед приездом туда она досконально изучила (и не с помощью Google, в те давние времена его и в помине не было) биографию востоковеда Хаммер-Пургшталя и знала его жизнь в таких подробностях, что у меня возникло подозрение, уж не прочитала ли она его «Мемуары», а значит, солгала мне насчет своего плохого владения немецким; вот и на экскурсию в Могерсдорф она отправилась во всеоружии, заранее изучив все эпизоды этой забытой битвы, где турки, имея численное превосходство, были поражены внезапной атакой кавалеристов Священной империи, ринувшихся на них с вершины холма, когда они только-только переправились через Рааб и еще не успели выстроить линию обороны; как тысячи янычар, зажатых между войсками противника и рекой, безуспешно пытались отступить, но в большинстве своем либо утонули, либо были изрублены на берегу; по словам Сары, бой был настолько жестоким, что в одной турецкой поэме описывается искромсанное тело солдата, которое унесло течением до самого Дьёра[87]: отправляясь на войну, он обещал своей невесте вернуться, но теперь его разлагавшийся труп плыл по реке, свидетельствуя об ужасном исходе сражения; глаза ему выклевали во́роны, потом от тела отвалилась голова, вот так оно и продолжило свой последний путь по водам Дуная, который нес его к Белграду, а может, даже к морю и к Стамбулу, дабы поведать о мужестве и стойкости янычар, – на обратной дороге я попытался перевести этот рассказ нашему шоферу, который, как я заметил в зеркале заднего вида, поглядывал на Сару с некоторым испугом: нелегко флиртовать