И тут я обратил внимание на окно.
За его маленьким прямоугольником было темно.
Очень темно.
Ныне, вообще-то, последняя из самых длинных ночей в году, а небо было сплошняком укрыто низкими тучами. Так что вполне может быть и шесть часов вечера, и глубокая полночь.
Почему-то именно сейчас очень важным показалось знать, который теперь час. Сколько я спал? Может, ко мне уже приходили и, видя, что я сплю, не стали беспокоить?
Часы! У меня же есть часы!
Вспыхнувшая спичка повергла меня в уныние.
Четверть девятого.
Любой начальник давно дома. И я, опоздав на встречу на каких-то два часа, наказан еще большим ожиданием. Наказан и своей поездкой в область, и пропущенными встречами. Наказан обедом, кружкой пива, покоем и вот этим вот жутким воплем.
Вскрики, стоны и удары враз стихли.
По коридору зашаркали чьи-то сапоги. Я метнулся на их звук.
– Эй! – негромко поскреб я холодное железо. – Вы забыли про меня?
Спросил и тут же, испугавшись своей смелости, затаился, прислушиваясь.
Никакой реакции.
Но шаги гуляют рядом.
И тогда я, набрав побольше воздуха в грудь, ударил кулаком и повторил свой вопрос.
– Вы забыли про меня?
– Пахом! – услышал я хриплое покряхтывание совсем рядом из коридора.
– Чевось? – донеслось гулко.
– Кто у тебя в четвертой камере? – тот же покряхтывающий голос и удаляющиеся шаги.
Сердце мое вспрыгнуло и остановилось.
Что-то ответили тише первого раза, – мне из-за двери не разобрать, даже прислонившись ухом к щёлке.
Через пару минут зашкрябало по железу: маленькое окошко в середине двери откинулось, на образовавшийся столик поставили кружку, накрытую изогнувшимся лодочкой куском хлеба.
Я, полуприсев, попытался заглянуть в образовавшуюся дыру на живого человека.
– Быстро взял! – рявкнул обнаженный по пояс коренастый мужичок с кровавыми набрызгами по животу и по волосатым рукам, и начал закрывать амбразуру.
Кружка заскользила по наклонной поверхности, хлеб свалился и, кувыркнувшись, сухо упал на пол.
Полилась жидкость.
Я успел поймать кружку и сохранить несколько глотков темной воды.
Мой язык онемел.
Я не смог ни о чем спросить этого жуткого служилого, только, присев на корточки, зашарил рукой по полу в поисках упавшего хлеба.
Шаги от моей двери поползли по коридору. Мне понадобилась минута, или пять, чтобы выровнять сердечный ритм и восстановить ровное дыхание.
В темноте я добрался до стола, уселся поудобнее – приготовился закусить и уже почти вонзил зубы в сладко пахнущий хлеб.
Съесть его я так и не успел.
Крики боли, глухие удары, крепкая ругань и мат облепили меня так плотно, что, даже натянув