Казыбек с презрением посмотрел на меня:
– Тебе? На казахском?
– Ағай6, Тлек хочет выучить язык, он старается. И культуру казахскую изучает, на национальных праздниках бесплатно работает, чтобы больше увидеть. Пусть почитает «Абай жолы», я думаю, многое поймёт, а что не поймёт – будет повод узнать.
Айдос дружески похлопал меня по плечу.
– Поздно изучать уже. – Казалось, чтобы говорить со мной, Казыбеку приходилось делать над собой большие усилия, преодолевая отвращение. – Надо было оставаться с русскими, раз тебя там родная мать бросила. Понесла от кого попало, вот и избавилась. Отец, может, вообще не казахом был. Ни матери своей не видел, ни рода своего не знаешь, ни кем твой дед был, сказать не можешь. Ты не казах, ұят, сен мәңгүртсін!7
Во мне что-то оборвалось, в ушах громко застучало. Хотелось драться. Бить. Сказанные Казыбеком слова жгли, как клеймо, оставленное раскалённым железом. Я посмотрел на Айдоса. Воспитанные люди слишком часто оказываются перед сложным выбором. Было видно, как обида за друга борется в нём с запретом перечить старшим.
– Сіз мәңгүрт болмағаныныз қандай жақсы болды, аға8, – сказал я глухим голосом, пожал руку растерянному Айдосу и пошёл прочь.
Я шёл вдоль трассы в надежде поймать попутку в город. На душе выли собаки, непроизвольно сжимались кулаки. Казыбек не был первым человеком с такой точкой зрения, и уж точно он не был последним. «Я никогда не буду здесь своим, – думал я, поднимая руку на свет фар проезжающих машин. – Даже когда начну говорить по-казахски, даже если изучу все традиции и буду знать историю своего народа лучше большинства его представителей. Они не примут меня, потому что я не знаю своего племени, потому что родился от неизвестной женщины на чужой земле. Я так и буду скитаться по городам, заглядывая на праздники и игры, прикасаясь к жизни, манящей и упорно отталкивающей меня. Буду знакомиться с людьми и становиться им другом, но никогда не смогу встать с ними в один ряд».
Я знал, что преувеличиваю и что таких, как Казыбек, гораздо меньше, чем остальных. Проблема заключалась в том, что я сам не мог принять себя, свою потерянную историю, и это внутреннее напряжение, создающее психологический и языковой барьер, мучало меня много лет. Случившееся дало мне повод в очередной раз расковырять старую болячку.
Остановившаяся машина прервала поток моих отчаянных мыслей. Я приоткрыл дверь.
– Қайда барасың? – наклоняясь, чтобы лучше меня разглядеть, спросил водитель.
Говорить по-казахски не хотелось. Я сглотнул подступившую горечь.
– Қалаға…
– Отыр, қалаға дейін жеткізіп салайын9, – улыбнулся водитель и приветливо хлопнул по сиденью.
Я сел и пригляделся. Это был мужчина лет пятидесяти с мягким открытым лицом и в белой тюбетейке. Я обратил внимание на его ладони: они