– А, к чертям!
И даже потом, когда он снова начал регулярно слушать любимую передачу, его взгляд туманился, как будто мысленно он совершал прогулку по Большому каналу в Венеции.
Орудуя кистью, Наполеон если и умолкал, то ненадолго. Он в сотый раз с удовольствием рассказывал мне, как стал taximan. Благодаря случайному стечению обстоятельств.
– И вот однажды возвращаюсь я из зала Ваграм, после боя, в котором Вильмену крепко досталось. Было очень поздно, часа два ночи. Я остановился на красный свет, ну, ты понимаешь… И тут – тук-тук: какая-то дама стучит в окошко и спрашивает, свободен ли я. Молоденькая и такая хорошенькая! Я сказал “да”. А что? Я и правда был свободен как ветер. И хоп! – она открывает переднюю дверь. Ее звали Жозефина.
Наполеон решил, что это знак судьбы. Он проживет свою вторую жизнь как taximan, причем женатый.
– Когда ты хочешь изменить жизнь, нельзя целую вечность прикидывать, что да как. Я засунул свои боксерские перчатки в бардачок – и avanti![2] Ты представить себе не можешь, Коко, сколько народу я перевез! Богатых, бедных, болтунов, молчунов, молодых, старых, грустных, веселых. Симпатяг и отпетых зануд. Придурков. Придурков в широком ассортименте.
Особенно ему нравилось слушать откровенные признания, которые пассажиры не могли сделать больше никому, и у него создавалось ощущение, что он знает их лучше других.
– Я возил мужчин, которые только что стали отцами, и тех, что собирались лечь в больницу или уехать на край света, спасаясь от правосудия. Одни смеялись, другие плакали.
Поначалу пассажиры его узнавали. Они видели его когда-то на ринге. Или обратили внимание на его фото в газете. Он оставлял им автографы. Его расспрашивали о странном поражении в поединке с Рокки.
Он немного скучал по миру бокса, но считал, что смерть Рокки – это знак и настало время повесить перчатки на гвоздь. В тот день, размазывая по стене краску, он добавил:
– Однажды ты все поймешь, Коко. Я обязан Рокки самыми радостными днями в этой жизни.
О какой радости идет речь? Он говорил особенным голосом, не позволявшим задавать лишние вопросы.
– Что-то мы с тобой стали слишком серьезными, – встрепенулся он, – включи-ка музыку, Коко, чтоб разрядиться. Работать нужно весело и в хорошем настроении. Особенно когда начинаешь новую жизнь.
Я включил приемник, и над банками с краской разнесся голос Клода Франсуа:
Я в твоей жизни,
Я в твоих объятиях…[3]
Наполеон стал подпевать, в ритме музыки водя кистью. Он окунал ее в огромную банку каждые пятнадцать секунд, слегка пританцовывая. Похоже, у него что-то было на уме. И вдруг началось! Он сделал стремительный пируэт, твердо встал на обе ноги и бросил кисть, которая полетела через всю комнату, крутясь винтом. Откинув голову назад, он