– Нет.
– Садись, садись. Сейчас выпьешь, попробуешь, что это такое.
Шатков сел и неожиданно увидел у своих ног детскую эмалированную ванночку розового цвета, на треть наполненную водой. В ванну было помещено ведерко, украшенное сверху нашлепкой мха, рядом с ведерком плавала дощечка, на которой сидела большая толстая лягушка с выразительными влажными глазами и довольно равнодушно посматривала на Шаткова. Шатков удивился: а это что за царевна? И раз царевна, то почему такой равнодушный взгляд? Он устало улыбнулся и спросил у лягушки вслух:
– Ты кто?
Лягушка, естественно, не ответила, шевельнулась на дощечке, перевешиваясь на один бок, и дощечка, словно под ней заработал гребной винт, поплыла по ванне: лягушка была существом сообразительным, знала, как ходят корабли по морю…
Чуть поодаль Шатков увидел резной домик с высокой, – «готической постройки» – крышей, которую не заметил в прошлый раз. Квадратная дверца домика была готовно распахнута. «Собака, что ли?» – Шатков легонько свистнул и удивился, когда из распаха показалась сытая кошачья морда с гусарскими пышными усами.
На подворье Адмирала располагался, оказывается, целый зверинец, индоуток Вани и Фени не было видно – видать, уединились где-то, решая сложнее семейные проблемы.
Вернулся Адмирал с двумя чашками чая в руках, повел головой в сторону детской ванны:
– Лягушку зовут Тотошей, у нее большое горе – ушел муж. Мужа звали Кокошей. А обитателя терема величают, естественно, Леопольдом. Ваня, Феня, Тотоша и Леопольд – вот и все мои сожители. Был еще Кокоша, но теперь его нет. – Адмирал поставил чашки на стол. – Варенье хочешь?
– Чай с отдушкой и варенье? – Шатков отрицательно покачал головой.
– Верно, получается масляное масло. А я грешен – люблю смешивать одно с другим.
– Варенье хорошо с безвкусным выдохшимся чаем. А этот чай, – Шатков сделал рукой гребковое, к себе, движение, – этот чай надо пить без всякого варенья – так он хорош. – М-м-м! Его и без сахара надо пить, иначе вкус до конца не почувствуешь.
Улыбнувшись всем лицом, – Адмирал умел улыбаться всем лицом, а не только, скажем, ртом или глазами, он преображался, начинал светиться, у глаз его собирались мелкие лучики морщин, целая авоська, и вообще он делался другим, – достал из новенькой тумбочки банку варенья.
– Из грецких орехов приготовлено, – показал банку Шаткову, – это варенье могут делать только великие мастера.
– Что, так сложно готовить? – Шатков оглянулся: сопровождающего его парня с железным лицом не было видно, и это удивило Шаткова, слишком уж беззвучно и незаметно он исчез, Шатков не засек ни шороха, ни скрипа, словно бы человек этот не был материальным, не имел плоти и состоял только из воздуха, из некой неодушевленной