Отрепьев подумал, что общение с польскими капитанами тоже не самый прямой путь к благочестию и трезвости и намекнул о том Игнатию.
– Мы ж сорокалетних бочек меда не касаемся, – оправдался свободно Игнатий, – так, цедим фряжское или романское…
– Владыко, с легоньких винишек-то надежнее спьянишься богомерзки! – остерег знающе царь и вдруг различил, не зрением, а только чуть дрогнувшим чувством, за непроницаемой бородой грека улыбку тонкого высокомерия.
– Мой корпус совсем одебил, государь, – брякнул грек на обрусевшей латыни, со вздохом потерявшего надежду лекаря. – Хмель же и расширит, и смягчит во человеце телесный сосуд, таков уж способ действия природы, в нем же несть греха.
«Как ловко выворачивается сей всезнайка, а я…», – хотел подумать государь, но только взял благословение, выходя от патриарха, – махнул рукой.
Да нет, досадливо саднящая тревога была не в том, силен ли выпить новый патриарх… Но в чем же?
Отрепьев выбрал бархатные кисточки из петель ворота, вздохнул поглубже, наделяя воздухом и кровью медленно задумавшееся сердце. В груди немного прояснилось, мысли же совсем отошли, и над сердцем проступил зачем-то лик приходского галического дьячка – из бескрайнего и царственного края детства.
В конце ноября, когда Юшке Отрепьеву стало семь лет, призванный отцом в избу священник отслужил покровителю мысли святому Науму молебен и полил голову мальчика, как слабый саженец, прохладною водой. Вслед за священником в избу вошел и сам учитель, дьячок той же церкви. Отец поклонился ему, а мать, подводя сыночка Юрочку, запричитала, промокая кончиками ситцевого платка страшные – от ожидания всех скорбей сыну – глаза.
Отец горячо попросил учителя за леность учащать побои Юрию, и совсем передал ему ученика. Но дьячок сам улыбнулся Юшке ищуще и ласково, – Юшка, забыв сразу об опаске и волнении, смело встал на колени, трижды, как мать с отцом велели, бесстучно лбом коснулся пола, потом учитель трижды же мазнул его небольно плеткой по спине. Так открылось «книжное научение».
Учитель раскрыл азбуку и начал с «аза». Мать заголосила пуще, умоляя дьячка не уморить сына. Юшка, опять начиная робеть – заодно с матерью, протянул – котенком с пчелой на хвосте – вслед за дьячком – «а-а-а-ззз», и по настоянию его отыскал еще три «аза» в той же книге. Тогда учитель погладил его по голове, встал и важно объявил, что первый урок кончился.
На другой день Юшка так отчаянно и чутко ждал первого своего учителя с вторым уроком, что жажды этой, казалось, могло бы хватить на изученье всех ведомых Земле азов – во все дни божии до дня последнего.
Уже первого декабря Юшка понесся, не оглянувшись на заплаканную маму, в школу. Едва отдышась, сел там на краешек лавки, упер ногу в стену и, резко ее распрямив, смел с ученической скамьи ранее вошедших и рассевшихся ровесников. Быстро и крепко уселся к месту наставника ближе всех. Вошедший дьячок всех