– Хорошо как, – вздохнул Кулак, – давно так тихо не было. А? Может, и наладится? Кута, смотри – чистая, как встарь.
Свежи были воспоминания – воды реки, несущие свернувшиеся сывороткой грязно-серые хлопья пепельной пены. В первые годы грязь ползла по течению сплошным комковатым ковром, позже, как правило, после таяния снега или дождей, в мутноватой воде вновь появлялась странная взвесь.
– Очищается помаленьку.
– А я вот боюсь. Порой смотришь на лес – вроде все как прежде и в то же время немного не так. Как будто меняется незаметно. Ты птиц когда в последний раз видел? И зверьё в лесу иной раз такое встретишь… Про волколаков и не говорю.
– Да, сосед, тебя послушать – хоть в петлю. Пойдем спать, молодые пусть службу бдят.
Старики поднимаются, подбирают с чурок, на которых сидели, теплые мохнатые шубы и расходятся по стоянкам. Старики… сколько им было, когда началась война? Двадцать пять-тридцать лет, не больше. А посмотреть сейчас – выглядят на все семьдесят. И то правда, год после войны один за два разменивается, и то лишь тем, кто выжил.
Назад вверх по течению возвращаться не в пример тяжелее, приходится постоянно работать веслами, часто останавливаться на привалы, однако правду люди говорят – путь домой из гостей в два раза короче кажется. Пять дней плавания – и за поворотом реки вырастают очертания родного хутора – ладный смоленый частокол из разобранных изб старого поселка, смотровая вышка с деревянными щитами, обшитыми дубленой кожей, в прошлом году подправленные сходни-пристань. Из-за ограды колоннами, подпирающими свинцовое небо, поднимаются вверх полосы дыма. Отлегает от сердца – в селении все в порядке, уберегли боги от непрошеных гостей, живы оставшиеся родичи. А Ванко соскучился еще и по новому жителю хутора. Ведь разобраться – своими руками выхаживал, как котенка с пальца кормил. Спасенного незнакомца иначе, как Ванковым крестником, и не называл никто. Пока сам не узнаешь – не поймешь радости, когда безнадежно больной, вот уже четыре недели говоривший разве только с духами, вдруг осмысленно смотрит в твое лицо и с трудом, но отчетливо произносит:
– Ка-а-ак де-ела, п-пацан?
Язык плохо слушается гостя – насквозь разорванная щека срослась уродливой маской, неестественно растягивая рот и перекашивая челюсть. Ладони отказываются повиноваться хозяину – они лишены плоти, и хрупкая пленка молодой кожи плотно обтягивает лишь тонкие кости и сухожилия, грозя лопнуть при каждом движении. Не обнаруженные сразу переломанные ребра и ключица срослись как пришлось, поэтому тело несимметрично выгибается вправо. Из живого мертвеца он превратился в беспомощного калеку, но, один