– Опасно? Почему?
– Соблазн. Сам поймешь, когда-нибудь. Давай лучше любже поучу!
– Давай! Только, баб Люб, ведь это грех! – пошутил я. – Ведь это же помимо воли!
– Ну, грех! – махнула она рукой. – Иной грех и взять на себя не грех. Лучше я их влюблю, чем он ее забьет, или она ему всю душу изъест. Я брала, – улыбнулась она не очень весело. – Брала! Ни разу не пожалела… Обидно только, когда приходят и зло на тебе срывают. У нас ведь всем до всего дело есть! А все одна ненависть людская. Все от страха! Убить от страха готовы любого! Своего. Чужих-то они любят, хлебосольничают. Чужак им не враг! Вот бы своего затравить – это нас хлебом не корми!
Баба Люба не однажды срывалась при мне на воспоминания о какой-то старой обиде, и у меня было даже подозрение, что пожары в ее жизни были неслучайными. Но она ни разу не согласилась рассказать об этом. Ей, как и Степанычу, тоже было некогда.
Видение
Понятие «видеть то, что говоришь или поешь» неожиданно вернулось ко мне с моим последним учителем и связало все годы ученичества в нечто целое, потому что напомнило и о первом учителе, Степаныче, и о его преемнике Дядьке. Всплыло это на обучении духовному пению, а привело к Очевидностям.
Мы сидели вечером у Похани и пели «Течет речка по песочку». Как и все, что пел Поханя, эта песня обладала особой силой воздействия. Что-то такое он делал, пока пел, что к концу песни полностью меняло мое состояние, но что, я никак не мог понять. Он посмеялся и сказал, что надо всего лишь видеть то, что поешь. Я почувствовал себя очень уверенно – это-то я знал после бабы Любы! Мы еще раз спели первый куплет:
Течет речка по песочку,
Бережочек точит.
Молодой казак, молодой казак
Атамана просит.
– Что происходит? – неожиданно спросил Поханя. – Ну-ка расскажи, что там происходит.
– Ну что… – пожал я плечами, – речка течет, казак атамана просит.
– Ага, – невнятно ответил Поханя, подумал и спросил. – Про пространство тебе объясняли?
Это было неожиданно, и я почувствовал себя словно на экзамене. Как я ни пытался применить знания, полученные у бабы Любы, они не работали. Пришлось лихорадочно вспоминать, что говорили мне про пространство Степаныч и Дядька. Про пространство говорили много, но в голове у меня это было очень разрозненно, поэтому я по ходу постарался свести свои знания к какой-нибудь системной формуле:
– Пространство – это пространство сознания, а физическое пространство – это простор…
Получилось весьма коряво, но Поханю это удовлетворило.
– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!.. – улыбнулся он. – Ну, так что здесь – простор или пространство?
– Сначала простор, – теперь уж не слишком уверенно сказал я, – потом пространство…
– Почему? – передразнил он меня, сделав растерянное лицо, но тут же ободряюще улыбнулся. Поханя, в отличие от Степаныча, никогда