В другом углу возле окна стояла тумба с патефоном знаменитой фирмы «Братья Пате». Эта уникальная антикварная вещь впоследствии куда-то исчезла. Скорее всего, ее выбросили, так же как медные подсвечники, самовары и дореволюционный фарфор. Ведь алюминий и пластмасса намного современнее!
На противоположной от моего дивана стене висела большая картина конца 19 века. Деревенский пейзаж.
Рассматривая альбомные репродукции, я решил, что это картина Коровина. Пацаном лет четырнадцати я решил ее реставрировать, так сказать, добавить старине блеска и красоты. Я ее вымыл с мылом, смазал постным маслом, и масляными белилами «подновил» облака. По прошествии времени брат Валентин решил пригласить для оценки эксперта-искусствоведа из Харьковского художественного музея. Тот, пыхтя, с трудом взобрался на пятый этаж, долго пытался отдышаться, потом долго изучал картину. Вердикт такой: на Коровина, в общем-то, похоже, но «облака не те». Я молчал. Он еще долго с сомнением разглядывал картину, бормоча «не те облака» и, вздыхая, ушел. Но я и матери тогда не сказал, что облака – это мое творчество.
Посреди комнаты стоял стол. Это колченогое сооружение, сколоченное мамой из каких-то досок, без скатерти и показывать никто не видел. Но в 1956 году произошло чудо. Мы поехали с мамой на Благовещенский базар, нашли там столяра, который торговал табуретками, и заказали ему стол! Круглый раздвижной стол на одной куриной ноге, красоты неописуемой! В магазинах за мебелью записывались в очередь и ждали иногда годами. Столяр боялся показывать на базаре такое произведение (частное предпринимательство было чревато), поэтому мы с мамой через две недели поехали к нему домой на трамвае, и на трамвае же везли стол домой. Всю дорогу нас не покидала эйфория. Он оказался существенно меньше, чем наш старый стол, к тому же – круглый, так что в комнате даже появилось чуть свободного места.
Вот в этой квартире и появился мой отец. Он принес мне в подарок в коробке набор из деревянных кубиков и прочих деревяшек, которые надолго стали моими единственными игрушками. Хотя уже с пяти лет я хорошо читал, и предпочитал книги любым игрушкам. Одно плохо – в кубики из очень твердого дуба нельзя забить гвоздь, и распилить их тоже я не мог.
Так он и стал приходить, раз в месяц – два.
Я не переживал из-за отсутствия у меня отца. После войны у многих детей моего возраста отсутствие отцов никого не удивляло. Мать об отце не говорила, а я не спрашивал. И не задумывался на эту тему. В нашей семье не расспрашивали ни о чем, если кто-то захочет рассказать – расскажет. А нет – значит, на то есть свои причины.
Мама не сразу призналась, что Григорий Наумович – мой отец, и у него другая семья, чтобы я по малолетству где-нибудь не проболтался.
Он мне запомнился как чрезвычайно умный, широко эрудированный человек, который разрывался между двумя семьями.