– Плеханов слишком интеллигентен для борца. А у Ульянова-Ленина слишком сладкая и безбедная жизнь была за границей, – голос Перельмана не умолкает, – я Ульянова впервые увидел среди участников второго съезда РСДРП. Молодой человек лет тридцати от роду. Высокая залысина, скуластое, калмыцкое лицо, ухоженные тёмные усы и бородка. Всегда при галстуке и в тройке. Как мы с Вами нынче, – он улыбается Константину Ивановичу, – криклив был не в меру, да ещё картавил. Но спорщик был непревзойденный. И его «это архиважно» – било наповал.
– Ах, вот откуда Ваше «архиважно». Вы скрытый ленинец, – улыбнулся Константин Иванович.
Перельман нахмурился, сухо проговорил:
– Для меня Мария Александровна Спиридонова – это всё. И это – пока я жив.
Подозрительно посмотрел на Константина Ивановича.
– Нет, нет, – Константин Иванович становится, до неприличия насмешлив, – что левые, что правые – мне всё едино.
– Ну-ну, – Исаак нехорошо улыбается, глядя на хозяина застолья, – но нам Вы, Константин Иванович, и такой годитесь.
Катя удивлённо смотрит на мужчин. Ей не всё понятно в этом еле заметном словесном поединке. Но она чувствует в словах Исаака какую-то скрытую угрозу мужу. Дотрагивается до руки гостя:
– Вы с таким восхищением говорили о Спиридоновой, сознайтесь, Вы были влюблены в неё?
Перельман на мгновение задумался. Говорит со странным сожалением:
– Марию Александровну плотской любовью любить невозможно. Она – Валькирия, – печальная улыбка удивительно украшает его резкие черты лица, – её любимый должен быть героем. Но, увы, это не я.
– Ну, так уж и не Вы, – смеётся задорно Катя, – а платонической любовью любить вашу Спиридонову возможно?
Что-то ревнивое заговорило в Кате.
– Знаете, – отстранённо произносит Перельман, – я даже в мыслях не могу её назвать Машей. Она всегда для меня была Марией Александровной. Sturm und Drang. В нашей работе мы часто теряем разум. А когда приходим в себя, ищем женщину, в которой и нежность, и пристанище для покоя после бурь. А с ней покоя не дождёшься.
Перельман обратил на Катю непозволительно горящий взгляд, так что ей стало неловко.
– У меня что-то на кухне кипит, – сказала она смущённо, торопливо вставая из-за стола.
На кухне Катя стояла перед открытым окном, сжимая ладонями свои горящие щёки.
Вернулась в комнату, где сидел гость. Перельман что-то горячо говорил.
Константин Иванович с нескрываемым раздражением водил вилкой по тарелке, собирая в кучку остатки пищи, а потом разбрасывал их снова по тарелке. Он, видимо, уже несколько раз пытался прервать монолог гостя. Но для Перельмана Константин Иванович был только слушателем, но никак не собеседником.