Толстой был плоть от плоти русского провинциального дворянства – с его витальной силой, грубостью и шутками, которые многим из нас показались бы неприличными. В Ясной Поляне он – уже известный писатель, еще не пророк – вместе с гостями смеялся то над деревенским дурачком Алешкой Горшком, делавшим неприличные звуки, то над пьяным Воейковым, с пафосом читавшим стихи. Так смеялись над домашними и придворными шутами при дворе Елизаветы и в помещичьих усадьбах во времена его бабушки Пелагеи Николаевны, купившей себе слепого сказочника, чтобы на сон грядущий плёл ей всякие истории. В его кабинете на полу из некрашеных досок, словно собаки, спали мальчики на побегушках Чернов и Кирюшка; немытые их тела сильно пахли.
Если случались какие-либо боли или раны, то лечение не шло дальше тряпки на ноге или компресса на спине. Врачей Толстой избегал, потому что считал медицину суеверием. Однажды пошёл посмотреть, как врач лечит крестьян, и сам для себя постановил, что из одиннадцати пациентов врач помог только бабе с обожженной рукой, а остальным десяти морочил голову. Считал, что от боли в животе лучшее средство квас с солью. Софья Андреевна страшно ругала его за такое отношение к своему здоровью и называла самодуром, не имеющим понятия о медицине и гигиене.
Все было у него в усадьбе, что положено русскому помещику – была псарня с гончими по имени Карай и Побеждай, с борзыми и легавыми, за которыми ухаживала старушка Агафья Михайловна, были и тетушки-приживалки Татьяна Александровна и Пелагея Ильинична.
Травить в полях зайцев было его любимой утехой – пацифизм Толстого долгое время на зверей не распространялся, так далеко в пацифизме в те времена не заходил даже он. Когда он приезжал с охоты, то, войдя в дом, выкладывал убитых зайцев на пороге рядком. С них текла кровь, весь пол в крови. Никого это тогда не смущало, только Софья Андреевна ворчала, что опять пол измазали.
Его любовь к цыганам и цыганской музыке – из самой сердцевины русского дворянского века. Любовь к цыганкам была у Толстых фамильным чувством. Двоюродный дядя Толстого, по имени Федор, по прозвищу Американец, влюбился в цыганку Авдотью и женился на ней. Брат Толстого Сергей женился на цыганке Маше. И Авдотья, и Маша были из хоров – одна плясала, другая пела. В возрасте двадцати трёх лет Толстой, ещё не помышлявший о самоограничении и опрощении, научится от цыганки Гаши говорить «камама ту» – «люблю тебя»; а через шестьдесят лет, великим писателем и седобородым умудрённым старцем, он слушал на граммофоне, как поёт цыганка Варя Панина, и сердце его сильно откликалось на ее голос.
Лошадей он любил не меньше, чем цыган. Лошади и цыгане – это снова оттуда, из сердцевины русского дворянского века. Сидел в седле как влитой,